– О, простите. То jе истерика.

После чего пересел к Санде, обнял ее за плечи и, совершенно игнорируя факт моего присутствия, подушечкой большого пальца невыразимо нежно провел по контуру ее уха, потом поцеловал ухо, затем поцеловал висок, ключичную ямку. Потом взял ее руку и поцеловал в ладонь.

– Я не понимаю вот чего… – сказал он почти шепотом. – Ты двадцать лет замужем за этим человеком и не чувствовала, что он… Ничего, что я сейчас по-русски говорю? А то Алекс нас не поймет.

– Хорошо, – согласилась она, – конечно. Только я не поняла вопроса.

– Потому что я его еще не задал. – Зоран смотрел на ухо Санды так, что мне захотелось исчезнуть немедленно. «Нет ничего хуже несвоевременного счастья», – однажды заметил мой циничный друг Серега Троицкий. А вот Зоран, похоже, так не думает. А может быть, он держится за нее как за единственную бесспорную и очевидную реальность, потому что все остальное только что блестяще дискредитировало себя именно по пункту очевидности?

– Ты понимала, что он – не совсем обычный человек? Ты это как-то чувствовала? – наконец задал свой вопрос Зоран.

Странный вопрос, подумал я. То, что Давор Тодорович – не совсем обычный человек, знал и как-то чувствовал весь мир. В последние дни особенно.

– Ну да, – улыбнулась Санда.

– Но я имею в виду совсем не то, что твой муж невероятно талантлив и красив, как греческий бог, – поморщился Зоран. – Это несущественно. Хотя определенная связь, возможно, и есть…

Он тяжело закашлялся, поднялся и стал смотреть в окно, в светлую ночь. Его задела ее улыбка. Зоран страшно ревновал Санду, что было видно по его прямой напряженной спине, по побелевшим пальцам, которыми он тихонько постукивал по подоконнику. Даже по его неподвижному затылку было видно, как сильно он ее ревновал к тому, кто только что, как Гаммельнский крысолов с дудочкой, увел с собой трехсоттысячный город. И ничего не забыл, включая цельнолитые чугунные пушки Вала, Ильинский и Троицкий монастыри, местный «Бродвей» с пивбаром, стадо задумчивых троллейбусов и нашу с Иванной временную квартирку. И невидимую струну между Спасским и Борисоглебским соборами. И сами соборы тоже.

Последнее, что мы видели – крупный план его лица в тот момент, когда он что-то говорит, глядя перед собой с таким выражением, будто успокаивает кого-то и в то же время чего-то требует, и сердится. И на отъезде камеры – резкий поворот в профиль, взмах руки. И вдруг еще крупнее – глаза Иванны, а на отъезде – ее лицо с белыми губами. И видно, как тяжело она дышит.

Но только Иванна должна быть во Фрайбурге! Да, во Фрайбурге, а вовсе не в Чернигове!