В женском туалете было светло, чисто и пустынно. Кроме Яники, да пары обутых в красные лаковые туфли ног, уснувших вместе с остальным телом в одной из кабинок, в туалете больше никого не было. Все мешки с долларами были найдены, и кафельные стены задрожали тяжёлыми басами новой музыкальной композиции. Вечеринка продолжалась

Яника стояла за одним из трёх умывальников. Уперев руки в раковину, она смотрела на себя в зеркало и тихо плакала. Созерцание этой физиологической реакции своего организма так поглотило её, что она не заметила, как в туалет вошёл Лазарь. Только когда он отразился в её зеркале, она оторвала голубые глаза, на которых уже поплыла тушь, от их зеркальной копии, и посмотрела в копии Лазаря.

Лазарю не раз приходилось видеть, как она плачет, но только сейчас понял, что она принадлежит к тому редкому типу людей, которых совершенно не уродуют слёзы. Да, она была создана для улыбок, без сомнений. Но улыбаться ведь можно и через слёзы.

– Если ты из-за этой дурацкой шутки… – начал Лазарь и осёкся. Что за идиотизм – а из-за чего ещё?! – Прости. Я не хотел...

– Дело не в шутке. Ты прав.

– Но?

– Без «но» – во всём прав. Хватит уже притворяться, что в моей жизни поработал монтажёр. Что сначала всё становилось хуже и хуже, а потом вдруг щёлк – и я уже распаковываю вещи в вашем доме. Это глупо и… малодушно.

Впервые за всё время она заговорила на эту табуированную тему. Заговорила сама, открыто.

– Выговорись, – посоветовал Лазарь и подошёл поближе на случай, если ей вдруг понадобится плечо, в которое она сможет выплакаться. – Давай, вклей недостающий кусок в ленту. Потом перемотай вперёд и больше никогда не возвращайся.

Яника отошла от раковины и остановилась перед ним, будто собиралась пригласить на белый танец. В движениях и взгляде угадывалось нечто такое, что Лазарь обязательно принял бы за следствие алкогольного опьянения, не знай он наверняка, что за весь вечер она не принимала ничего крепче газировки. Тем не менее, она была определённо чем-то опьянена.

– У меня никогда не было нормальных отношений с отчимом, – ещё одна слеза поползла вниз по щеке, оставляя на коже тёмный след от туши. – Сначала их не было вообще. Потом, когда умерла мама, всё стало очень плохо. И с каждым днём становилось только хуже …

Лазарь слушал её, и не замечал, как медленно сжимаются в кулаки его руки. Никогда прежде он не жалел никого вот так – по-настоящему, бескорыстно, без скрытой эйфории от осознания того, что плохо на самом деле не тебе. Впервые в жизни ему было плохо от того, что плохо было кому-то ещё. И это новое неизведанное чувство, как «передоз» от впервые опробованного наркотика, вызывало смешанные чувства недоумения и страха. А также клятвенное обещание самому себе никогда, никогда не притрагиваться к этой дряни снова.