– Давай поговорим. Скажи, что случилось? Мы во всём сможем разобраться. Смерть – единственная безвыходная ситуация, а всем прочим можно найти выход, помнишь? Ты столько раз объяснял мне это, а теперь сам...

– Хреновый из меня учитель, – констатировал Лазарь без тени иронии.

– Для оптимизма всегда есть место. Его просто нужно освободить!

Отсюда она казалась настолько маленькой, беспомощной и беззащитной, что на одну секунду Лазарь почти усомнился в себе. Конечно, нельзя было поддаваться... но он не удержался. Он вспомнил инсон Марты, снова стал перемалывать его в уме, перебирать по косточкам, стараясь найти хоть одну лазейку для другого объяснения. Крошечную, микроскопическую, любую. Очень уж не хотелось доводить до крайности. Но нет, ошибки быть не могло. Как и места для оптимизма.

– В философии оптимистов жизнь – это даже не чёрно-бело-полосатая зебра, а балерина из музыкальной шкатулки. Если повернулась сиськами – значит, скоро обязательно покажет попу, – Лазарь крепче сжал петлю. – Этот туман вечной надежды на лучшее застит глаза. Мешает реалисту трезво мыслить и видеть то, чего не видят другие. Например, признаться самому себе, что балерина фарфоровая, шкатулка механическая... – он сделал паузу, подыскивая нужные слова. Впервые в жизни они не слетели с языка сами собой. – Что ты совершал ошибку за ошибкой. Что та, кому верил и доверял, оказалась продажной расчётливой дрянью…

Дара, Сенс, Айма, Матвей и Марс, не сговариваясь, переглянулись.

– Не переживайте, – сказал им Лазарь, махнув свободной рукой в сторону Яники, – она не обиделась. Ей вообще на меня плевать. На всех вас, кстати, тоже.

– Что он мелет... – зашептала Дара, ни к кому конкретно не обращаясь. – Господи, у него и правда горячка...

Они смотрели на Янику – точнее, на её спину, потому что сейчас девушка стояла ближе всех к дому. И только Лазарь мог видеть её лицо. То, что он там видел, ввергало в такое уныние, что хотелось выпустить верёвку прямо сейчас.

Лицо Яники ровным счётом ничего не выражало. Влага стояла в холодных неподвижных глазах, устремлённых вверх без тени смущения, удивления или обиды, как искусственная декорация на давно опустевшей сцене.

– Смотрите-ка, слёзы больше не текут, – заметил Лазарь с усмешкой. – Либо закончились, либо слезоточивые капли перестали действовать. Не делайте удивлённые лица, друзья мои. Она – предательница.

6

Неужели он сказал это вслух? С трудом верилось. Но, да – сказал. Достаточно было взглянуть на лица друзей, чтобы понять, насколько дико, бредово и невразумительно это прозвучало. Как и любая сокрушительная правда, похожая на удар сзади по голове, эта правда нуждалась в медленном переваривании. Сначала нужно отрубиться, полежать немного без сознания, потом прийти в себя, и, наконец, страдая ужасной мигренью, разобраться в случившемся.