Первое время Лазарь и сам так думал. Между ними с Яникой в действительности ничего такого не было. После Умара они выиграли вместе пару-тройку несложных Игр, стали лучше понимать друг друга, как партнёры, но и только. Они же даже не встречались, господи боже! Лазарь сгорал от стыда всякий раз, когда вспоминал, какую любовную историю наворотил в инсоне. Когда он впервые после Игры заглянул внутрь себя, и его проекция с готовностью разделила с ним свои воспоминания, он почти возненавидел её. Это же надо было так всё извратить! Лёгкий флирт, и, быть может, робкие надежды на некие отношения в будущем, в инсоне были раздуты до страстного романа. Внутренний Ромео даже в койку её затащить успел, тогда как в реальности они с ней ни разу не целовались. Однако все вокруг почему-то вели себя так, словно неделю назад Лазарь собственноручно придушил Янику, как Отелло, расчленил труп мясницким тесаком и спрятал по кускам в саду.

На самом деле он просто-напросто выгнал её с позором из дома, и тем ограничился. Никаких скандалов, приправленных воплями, слезами и битьём посуды, никаких безумств с демонстративным вскрытием вен и прочего позёрства. Да и сам «позор», раз уж на то пошло, вышел весьма условным. Ни один из её огромных васильковых глаз не выкатил ни слезинки, ни одна морщинка не прорезала кожу на красивом лице. Пока Лазарь изобличал её перед обитателями коттеджа, она держалась, как кремень – Даре такого и не снилось. В тот момент Лазарь в очередной раз подумал, теперь уже как о свершившемся факте, что совершенно не знает девушку, с которой прожил бок о бок несколько месяцев. Когда всё закончилось, и она, не сказав ни слова, оделась и навсегда покинула дом на Земляничной улице, он чувствовал себя оплёванным. И не он один, кстати.

После её ухода Лазарь действительно замкнулся в себе на некоторое время. В буквальном смысле – заперся в комнате, как рак-отшельник в раковине, и рисовал, рисовал, рисовал. Безостановочно, с редкими перерывами на завтрак обед и ужин – короткие промежутки времени, когда домашние могли видеть его живым. В течение всего этого времени одна половина Лазаря скучала по затхлой однокомнатной квартирке, из которой его в каком-то смысле – ирония судьбы! – сама Яника и выселила. Другая половина рассудительно подсказывала, что не случись так, и двухдневное затворничество могло растянуться на неопределённый срок.

Лазарь рисовал до одурения от вони красок, до полной эрозии кожи на кончиках пальцев. В день он выдавал до семи полотен, однако ни одной из картин «затворнического периода» не суждено было увидеть свет. Закончив очередное творение, Лазарь срывал его с мольберта и хладнокровно рвал на ровные части, после чего ставил на мольберт новый лист и принимался за работу. Перемазанные сырой акварелью квадратные куски аккуратно складывались в стопку в углу комнаты. К концу дня стопка вырастала до полуметра.