Опер в штатском уселся напротив.

– Значит, как я понял, чистосердечно признаваться мы не желаем?

Николай ощущал во рту слабенький привкус крови. Он потрогал языком изнутри левую щёку. Наверное, не заметил, как прикусил.

– В чём, – переспросил он, – признаваться?

Маски гоготнули. Но высокий не улыбнулся, не озлился. Лицо его осталось совершенно бесстрастным.

– В убийствах, – сказал он. – По крайней мере, в одном. Но я думаю, что будет лучше признаться во всех.

Задержанный скривился в усмешке:

– Для кого лучше?

32

32

За годы службы в угрозыске капитан Валентин Царёв научился владеть своими нервами. Он даже чувствовал в этом известное удовлетворение: обуздывать себя. Вот и сейчас он испытывал это – непростую победу над собой, и был доволен тем, как сумел справиться с этим.

Сидя напротив маньяка, он абсолютно отдавал себе отчёт в том, что с лёгким сердцем бы вынул пистолет и разрядил всю обойму в эту погань – прямо в башку, все восемь пуль, чтоб кровь, мозги и прочую срань разнесло по стенам. Но он и бровью не повёл.

Усмехнулся про себя: хорошо бы эту картинку – с мозгами – показать другим потенциальным маньякам, чтоб раз и навсегда отшибло желание маньячить… Усмехнулся ядовито, потому что представил выражение их рож, и вместе с тем горько, потому что знал: ЭТО желание не отшибить. Можно отсрочить – на год, на два, на пять лет. Можно напугать, и они какое-то время в самом деле будут бояться – но раз и навсегда… Нет. Царёв это слишком хорошо знал. Нет.

Он знал, какими хитрыми и изворотливыми, а иногда по-настоящему умными бывают эти твари! Вроде бы люди как люди, такие же граждане, как все, обычные сыновья, мужья, отцы, хорошие работники, примерные квартиросъёмщики, вежливые, образованные… короче, совершенно нормальные во всём, кроме одного – своей безумной страсти, с которой они не могут, а возможно, и не хотят бороться.

Наверно, это интересно для психологов. Царёв и сам себя ловил на том, что не без любопытства бы покопался в подсознании выродков – но не мог превозмочь отвращение. И, тем не менее, что-то волновало его в них; когда случалось сталкиваться с подобным, он разглядывал их лица, стараясь быть беспристрастным при этом. Эти лица были разными: молодыми и не очень, умными, красивыми и так себе… очень разными, словом. Одно в них было общее, и как раз оно-то неприятно цепляло капитана – они, лица эти, были совершенно, до неприличия нормальные, никакое из них не несло на себе какую-то там Каинову печать, ни на каком из этих лиц Царёв не видел зверского уродства черт, пустых, мёртвых глаз – как было на многих, очень многих мордах уголовников… И вот эта обычность, эта полнейшая неотделимость монстров от людей странно задевала душу – одновременно и отталкивающе, и притягательно.