Днём, когда на солнце невозможно было находиться, они распивали чай с фруктами и рахат-лукумом и читали старинные тексты на латыни. Уроки латыни были увлекательными, как, впрочем, и всё остальное: Виктория играла роль замечательного педагога. Мелькарт часто задавался вопросом, каким по счёту учеником он приходился фрау. Вечером она приучала его к невосприимчивости физической боли с помощью пламени. Огонь поражал человеческую плоть, но усиленная практика развивала способность не гореть в самом пекле.

Спать Мелькарт стал лучше со времени отъезда из Тибета. Кошмары отпустили. Возможно, это было связано с новыми впечатлениями и высокой активностью, может, имела место и атмосфера Марокко. Он решил сообщить об этом. Виктория ответила, что его ещё некоторое время будут терзать подобные сны, и самый пик неоправданного страха пока впереди, после чего, если он справится с внутренними демонами, наступит долгое забытье, когда кроме тьмы, закрывая глаза, он ничего не увидит.

— Порой тебе не удастся различить, где реальность, а где иллюзия. На границе изменения сущности разум начнёт жестокую игру. Ты испытаешь несвойственные ощущения, и страх — только одно из них.

— Как с этим бороться? — спросил Мелькарт.

— Ты должен отличать истину от лжи.

— Как?

— Истина не имеет недостатков.

Они мысленно условились не вспоминать о произошедшем в индийской деревне: вспыхнувшую порочность мальчику легче было списать на гормоны и арак. Он больше не переживал таких сильных эмоций, а женщина не давала повода к их новому появлению. Придерживаться статуса ученика и наставника оказалось просто обоим, хотя Мелькарт припомнил момент, когда однажды ночью, минуя коридор, Виктория заглянула в его комнату. Мелькарт прикинулся спящим и почувствовал, как она заботливо поправила сползшее одеяло и тихо вышла, притворив за собой дверь. Эта нежная забота не вызывала у мальчика неприязни, но была непривычна: лишившись матери, он потерял право первой любви. Виктория не ассоциировалась с добрым родителем. Её очевидный материнский инстинкт пусть и не пытался восполнить пробел, выглядел в глазах Мелькарта излишним. Но спорить с женской природой он не собирался, тем более что Виктория не нарушала его личного пространства без необходимости. Мелькарт терпеть не мог, когда к нему прикасались. Чего только стоили ухаживания миссис Говард… Экономка бегала вокруг него, словно наседка, без конца сетовала на его худобу и стремилась накормить до отвала, попутно ущипнув за щёки. Для неё Мелькарт почему-то виделся ребёнком, в рот которого надо затолкать много вкусных пирожных. Противиться стараниям добродушной Мэри не нашлось никаких сил — она от души радовалась новому гостю. Так что Мелькарт молча сносил приставания, понимая, что любая резкость подействует болезненно, да и потом, он не имел права пренебрегать этой чрезмерной заботой. Мэри готовила потрясающие блюда: домашняя еда всегда отличалась от той, что приходилось есть в забегаловках, — особняк содержала в чистоте, поддерживала уют, кроме того, различала желания фрау Морреаф по малейшим жестам и мимике.