Удушливый, головокружительный сон был вещим!.. Пусть и метафорическим. Пусть ее естество не могло затянуть влюбленных мужчин в ад — в мир иной, оно убивало их.
Она всей своей кожей вспомнила горячее, невысокое крепкое тело поручика, кружившего ее в объятиях, летевшего с ней вчера верхом на гнедой лошади, жарко шепчущего свои щекотноусые признания ей в правое ухо… и запоздало отпрянула от него, отшатнулась.
Слишком поздно — он мертв… уже мертв… и погиб из-за нее! Убит на дуэли, как Лермонтов!
Сама она, Даша, ходячая пихатая пихва!
Ей захотелось ударить себя по щекам, бить себя по плечам — наказать свое тело, виновное в этой смерти — неправильной, нечестной, нелепой!
Чуб просительно-жалобно взглянула на Акнир.
— Прости, — сказала та. — С воскрешением — это к Маше.
— Проблема у Маши сейчас с воскрешением, — проворочала горьким языком Даша Чуб.
Она не могла прийти в себя. И не хотела туда приходить — больше не любила этот сомнительный дом своей души, своего тела, порождающего смерти.
Бедного, глупого, храброго, бесконечно влюбленного Дусина убили — и это была только ее вина!
— Ты была у Маши? — напряглась Акнир.
— И не только я, твоя мама тоже… она приходила в Башню Киевиц, — бесцветно сказала Землепотрясная Даша.
— Моя мать приходила к Маше? Мама не приходит ко мне… но она пришла к Маше?!
— Не завидуй ей — нечему. Твоя мать пришла убить ее сына. И сына Врубеля. Какие-то у нее с ним явно проблемы.
Даша достала из кармана фото Маши с ребенком… Акнир даже не стала смотреть.
— Да какие проблемы?.. — вскричала она. — Ваш Врубель всего лишь убил ее. А в остальном — все прекрасно!
— Михаил Александрович убил вашу маман? — хлопнула не протрезвевшими глазами Пепита. — О, как это прискорбно.
— Пфуй, ерундень! Как твою мать вообще можно убить, если она неубиваемая Киевица? Это был страшный сон… — Чуб осеклась.