— Mademoiselle Мария, не соблаговолите ли вы открыть нам… — художник не договорил.

Он отпрянул, ударившись затылком о стену, заорал — благодушное красивое лицо его стало похожим на маску черного ужаса в греческом театре.

— Бегите… бегите… — крикнул он цирковым сестрам. — Спасайтесь, быстрей!!

Прикрывая голову руками, зажмурившись от страха, нелепо прижимаясь телом к стене, он пополз по стенке спиной в сторону выхода.

Не понимая, что происходит, но подчиняясь приказу, Коко и Мими выскочили в коридор вслед за ним.

Котарбинский стоял, прислонившись к деревянной подпорке-колонне, его глаза продолжали безумно таращиться в одну точку — туда, где за дверями уборной осталась неведомая Мария, явившая ему свою истинную суть. Губы художника побелели, страдальчески изогнулись, уголки рта сползли вниз, крупные породистые руки нервозно подрагивали.

— Простите… простите меня… — прошептал он. — Я не в силах помочь вам… если это ходит за вами… Идите в церковь… просите защиты… бегите отсюда… скорей! Умоляю, простите мне мою трусость… Но я не смогу еще раз увидеть ее… мое сердце не выдержит…

— Кто же она? — быстро спросила Даша.

— Демон… кровавый Демон…

— Демон — женщина? — Чуб еще раз поправила бесполезную кожаную полумаску в надежде, что механизм, наконец, заработает, и раздраженно спрятала Машин подарок обратно в карман.

— Мать моя, это она, Мария, волчья Мадонна! Все это время она ходит за нами!.. — с ужасом прохрипела Акнир.

Она смотрела на дверь их уборной точно таким же взглядом — точно они с Котарбинским изготовили свои маски трагедии в одной мастерской. Ее худое тонкое тело впечаталось в соседнюю стену.

Даша решительно подошла к двери уборной, закрыла ее и даже заперла на ключ — и хоть было и очевидно, что Демона вряд ли остановит замок, Котарбинскому заметно полегчало.

— Да не переживайте вы так, Вильгельм Александрович, в конце концов, у вас даже жена — привидение, — как могла, успокоила художника Даша.

— Моя жена — точно не привидение. Она жива и здорова, — ответил он автоматом, продолжая караулить затравленным взглядом закрытую дверь. — Просто невзлюбила Киев, и когда мне пришлось выбирать между ней и им… Умоляю простить, нам всем лучше поскорее уйти отсюда!

Чуб попыталась погладить мертвенно-ледяные руки несчастного — они были безответными к ласке, он сразу отнял их, закивал, пытаясь изобразить прощальный поклон и извинительную улыбку, медленно пятясь бочком, отступая все дальше от Коко и Мими.

Что же могло так испугать человека, всю жизнь рисовавшего вампиров и душек, распятых грешниц и убитых с отрубленными головами?