Да, правда.

Из-за этой двери он слышал голоса.

На бегу не опознал говоривших, это случилось уже выше, перед квартирой Заикиной — и бросило Алексеева из зенита в крутое пикѐ. Вот и вывеска, прибитая гвоздями к дверной филёнке: «Ремонтъ и пошивъ обуви. Мастерская Ашота Ваграмяна».

Мастерская была не заперта. Чахлая цепочка — не чета заикинской входной цепи, на той хоть котов учёных води! — оторвалась с мясом, когда Алексеев пинком распахнул дверь. В свете керосиновой лампы, стоявшей на конторке — здесь, по всей видимости, принимались заказы — он увидел верстаки, сапожные болванки, ящики с дратвой и обрезками кожи, обувь, предназначенную для ремонта, и уже чиненую, ждущую прихода хозяев.

Вся троица нюансеров пила чай.

Несмотря на позднее время, они собрались здесь. Любовь Радченко, сидя на табурете, наливала себе из закопчённого медного чайника. Привалившись боком к стене, Лейба Кантор сосал кусок колотого сахара, смоченный в кипятке. Звучало так, словно Кантор был графом Дракулой, а сахар — несчастной Мѝной Меррей, жертвой вампира. Ашот Ваграмян устроился за конторкой, вертел в пальцах граненый стакан без подстаканника.

— Когда бы вам сойтись втроём? — ядовито произнёс Алексеев. Язык превратился в королевскую кобру, отрава так и капала. — В дождь, под молнию и гром?

И сам себе ответил:

— Как только отшумит резня, тех и других угомоня.

— То будет на исходе дня, — подвела итог Радченко, не чуждая театру. — Шекспир, «Макбет». Акт первый, сцена первая. Присаживайтесь, Константин Сергеевич, вот стул. Что-то случилось?

Алексеев пододвинул стул. Сел верхом, сложил ладони на спинке:

— Ничего особенного. В меня стреляли, а так всё в порядке.

Он еще никогда не видел, чтобы люди так бледнели. Не мастерская, а салон восковых фигур мадам Тюссо. Нюансеры смотрели на него, как цензорская комиссия — на спектакль одного актера, и актёр только что серьёзно дал маху. Начал богохульствовать, например, или оскорбил царствующую особу, или снял штаны и показал комиссарам голую задницу.

— Когда? — выдохнул Ашот.

— Где? — вмешался Кантор.

— Кто?!

За Радченко сегодня оставались финалы.

— Стрелок не представился, — кобра во рту Алексеева сцедила ещё не весь яд. — Я чудом остался цел. Если бы не кот… если бы не дворник… Господи! Вы только послушайте меня! Кот, дворник… Вы полагаете, я рехнулся?

— Нет.

Кантор положил обсосанный кусок сахара на блюдце: