— А я говорил вам, Любовь Павловна! Это падение на кладбище… Оно противоречило всей комбинации! Константин Сергеевич, вы же упали? Я видел, как вы упали! Вы чуть не напоролись на острия ограды…

— Упал, — подтвердил Алексеев. — Чуть не напоролся.

Растянутые связки в паху болели до сих пор. Не надо было столько ходить пешком…

— Вот! — торжествуя, воскликнул Кантор. Пальцы его вцепились в бороду, дёрнули раз, другой. — Я же говорил! А вы со мной спорили… Упал, пострадал, прикоснулся к фамилии Заикиной на плите! Этого не должно было произойти! Он в тёплом мире, откуда все эти неудачи?!

— Перчатку испачкал, — брюзгливо добавил Алексеев. Он сам себе напомнил ябеду, жалующегося директору гимназии на обидчиков. — Снег ещё этот… В рот залетел.

Алексеева трясло от возбуждения. Он прислушался к себе — по старой привычке, анализируя ощущения, выстраивая их в систему. Возбуждение было знакомым. Так его трясло после «Отелло» и «Уриеля Акосты»; так его трясло после Лиона, когда он, рискуя разоблачением и судебным процессом, умыкнул секреты скрытных лионских канительщиков. Он не знал, как человека должно трясти после покушения на его жизнь, но полагал, что это происходит как-то иначе. Оказалось — чепуха, трясёт самым обычным образом.

— Какой снег?

— С памятника Кадминой. В рот, говорю, залетел. Ветром надуло.

— И что?

— Ничего. Вкус у него… Фосфорный, как спичку жевал.

В мастерской повисла пауза.

Это была королева пауз. Такие умел брать Мамонт Дальский, грандиозный драматический любовник, Гамлет, Чацкий и Карл Моор[62] в одном лице — он вешал их над сценой, словно дамоклов меч, и зал боялся дышать, пока не прозвучит следующее слово.

— Вот! — Кантор очнулся первым. — А вы мне не верили! Он должен был прийти на кладбище, явиться с утра! Это вписывалось в комбинацию, и он почуял, понял без напоминаний, сделал ход… А падать он не должен был! Если он в тёплом мире, почему он упал?! Если он мебель, как он почуял?

Ашот отпил чаю.

— Щётка, — задумчиво пробормотал сапожник. — Зубная щётка.

— Щётка? — заинтересовалась Радченко.

— У него пропала зубная щётка, — Ашот говорил об Алексееве в третьем лице, как о постороннем человеке. — Я нашёл. Щётка не пропала, её переставили. Я уравновесил щётку саквояжем.

— Он не мебель, — добавила Радченко, кивком указав на Алексеева. — Не просто мебель. Он нюансер, у него открылись дверцы.

Мужчины уставились на Алексеева. Он машинально проверил ширинку: застегнута ли? Актёрская привычка: перед выходом на сцену подтяни брюки и проверь ширинку… Перед входом на совет директоров сделай то же самое.