– Ливингстон тоже здесь, – сказал Майерс.

– И его в машину. Я сообщу начальству. А сейчас надо ехать. Беспорядки в городе могут разрастись, а не все еще подготовлено.

Солдаты приблизились и стали загонять нас в машины. Гвоздь отмахнулся от первого из бойцов, толкнувшего его, но еще двое окружили его, а третий щелкнул затвором. Ноа, ссутулившись, двинулся вперед. Выглядел он совсем потерянным.

Я в оцепенении, спотыкаясь, тоже пошла со всеми. Но потом обернулась.

– Но почему, мама? Что они тебе пообещали? – Наши глаза снова встретились, и мой голос дрогнул. – Разве я была плохой дочерью?

Майерс вздрогнул и взглянул на Саттона, который покачал головой.

Мама кинулась вперед и обняла меня, сжала ладонями мое лицо. Между нами оставалось всего несколько сантиметров.

– Нет! Нет. Ты лучшая из дочерей, какую только может пожелать любая мать. Никогда не сомневайся в моей любви к тебе, Мелинда. Никогда. Я люблю тебя всем сердцем. Это не твоя…

Один из солдат отстранил нас друг от друга и потащил меня к машине.

Я видела, как мама, в своей ночной рубашке, смотрела на Майерса и грозила крошечным кулачком.

– Сделайте все, что от вас зависит, Эндрю! И вы, и тот второй человек. Вы слишком многого хотели и никогда от этого не отмоетесь! Но попробуйте только обмануть меня еще раз, и я заставлю вас заплатить!

– Я доведу дело до конца, Вирджиния. Даю слово. И свое, и его слово.

Мама повернулась и медленно пошла к нашему трейлеру. Она, казалось, уменьшилась. И постарела.

Что-то подсказывало мне, что я ее больше никогда не увижу.

Вдруг Гвоздь повернулся и пнул ближайшего к нему солдата в пах. Тот упал, корчась от боли. Гвоздь попытался перепрыгнуть через него, но трое других мгновенно повалили его на землю. Гвоздь вырывался и рычал, словно пойманный зверь, пока один из военных не ударил его прикладом по голове. Он обмяк, и солдаты запихнули его в «хаммер».