– Что ты с ней сделал, сукин сын?

– Об этом, Херб, у тебя будет возможность узнать из первых уст. Или рук. Думаю, в пределах нескольких часов. Ты важная часть того, что предстоит.

Лютер нагибается и с мятого бумажного пакета у себя в ногах сдергивает черную бархотку.

Пакет он поднимает на стоящий между ними столик.

– Прежде чем приступим, я хочу предупредить: у меня нет желания вступать в дискуссию, почему я должен лишить тебя зрения. Обсудим лишь метод.

Лютер ждет реакции. И вот она наступает.

В расширенных бешенством и беспомощностью глазах толстяка проступает нескрываемый ужас.

Вот умора.

– Лишить зрения, меня? – переспрашивает Херб, не вполне, видимо, доверяя своим ушам.

– Да. И здесь у тебя есть два варианта. Что, согласись, лучше, чем один.

Под бархоткой обнаруживаются нож для колки льда и кривая игла с ниткой.

– Я думаю всадить тебе в глазные яблоки эту штуку или же зашить тебе веки. Выбор всецело за тобой. Если же ты считаешь, что не сможешь высидеть процесс зашивания, то лучше сделай глубокий вдох, и мы с тобой сразу пойдем по убыстренному и менее утомительному пути.

Толстяка бросает в пот; с двойного подбородка падают крупные капли.

– А надеть на глаза повязку не вариант?

– Герберт, – произносит Лютер так, будто выговаривает нашкодившему псу. – Не нужно рассуждать. Ты просто скажи, как именно мне действовать.

– Б-боже…

Видно, каких сил стоит толстяку сохранять самообладание.

– Выбирай. Иначе выбирать придется мне.

Голос Херба больше напоминает сиплое кряканье:

– Игла.