А сейчас мне приходит конец. Я потратила слишком много сил, чтобы пробудить одного из них, и теперь меня носит над полом, как высохший лист, который вот-вот коснется земли и рассыплется в прах.

После смерти мне показалось, что я избавилась от страха навсегда. Теперь я понимаю, что даже не осознавала по-настоящему, что такое страх.

Однажды муж рассказал мне, как в детстве съезжал с крыши гаража по высокому заледеневшему сугробу. Сугроб был длинный и пологий, настоящая горка, по которой он лихо выкатывался на широкую дорогу и еще некоторое время скользил по ней. И вот, оттолкнувшись от края крыши в очередной раз, мальчик вдруг заметил, как из-за поворота выворачивает «Камаз».

Ужас охватил его. Он катился по горке вниз, тщетно стараясь за что-нибудь ухватиться. Но руки бессильно царапали лед. Он видел побелевшее лицо водителя. Видел, как машину несет к его сугробу. И ничего не мог сделать.

Их траектории действительно пересеклись у основания горки. Но тормоза все-таки сработали: машина приостановилась, и мальчик уперся ногами в переднее колесо. В этот момент он решил, что спасен.

Однако «Камаз» продолжал движение, пусть и очень тихо. Колесо плавно сдвинулось, и мальчик, потеряв опору, снова поехал по льду. Медленно-медленно он съезжал вниз, а «Камаз» так же медленно и неумолимо тащило вперед. И вот тогда мальчик понял, что сейчас его раздавит задними колесами.

До этого я не знал, что такое страх, сказал мне тот выросший мальчик. Я думал, ничего не может быть страшнее того мига, когда я заметил «Камаз», катясь по горке. На самом деле кошмар начался, когда меня очень неспешно и плавно потянуло под него второй раз.

Мальчику удалось спастись. Рядом случился взрослый, который подбежал и выдернул полумертвого от ужаса ребенка из-под гигантской махины.

Я пытаюсь удержаться над полом, который время от времени перекатывается черной волной, и мне кажется, что от заднего колеса «Камаза» меня отделяет несколько сантиметров.

Это расстояние сокращается, когда Маша Елина выходит из своего номера.

Я вижу, что она задумала. Ей кажется, это хорошая мысль – спрятать цепочку там же, где был нож. А вернувшись в Москву, позвонить Липецкой и сказать, что ее семейная реликвия в тайнике, а самой Маше все известно. «Если что-нибудь случится с кем-то из наших, – проигрывает она в уме будущий разговор, – я пойду прямиком к следователю».

И еще, конечно, она хочет записать свои показания и оставить в надежном месте с указанием «открыть в случае моей смерти».

Ее план нелеп. Но дело даже не в этом. А в том, что с женщиной, убившей меня, они встретятся в одной точке.