– Они уже сами нам все рассказали! Боялись, говорят, признаться…
– Эх, пацаны, пацаны! Вот помню, я в их возрасте в женскую баню бегал подглядывать…
– Заткнись, Гриша!
– А чего сразу заткнись? Может, у меня тоже груз на душе!
«Вашу мать!» – подумал Хлебников, глядя на всех Сысоевых, столпившихся снизу.
Потом еще немного подумал и сказал это вслух. Невозможно было удержаться.
2
– Кожемякин нашелся, слыхала?
Григорий разложил на столе Елизаветины счета за электричество и принялся разбираться, что оплачено, что нет.
Алевтина оторвалась от мытья окон и глянула недоверчиво:
– Врешь!
– Зачем мне?
– Живой?
– Ну еще бы. У бабы отсиживался, сукин сын. Он когда запах учуял, решил, что сейчас его, значит, этим, как его… судом Линча все соседи приговорят к повешению. И смылся. А вчера, как ветер переменился, выполз.
Алевтина осуждающе покачала головой. Жест ее относился не к поведению Ивана Кожемякина, а к осведомленности мужа. Почему он знает, а она нет? В ней понемногу стало нарастать раздражение. Никто никогда ничего ей не рассказывает!
Усугублялась злость тем, что на поминках Гришка не напился по своему обыкновению, а внезапно проявил немыслимую для него ответственность. Помогал Нинке, затем провожал подвыпивших гостей, потом отправился разбирать завалы документов у Пудовкиной. Алевтине это все не нравилось. Что еще за фокусы?
Она давно перестала надеяться, что у Григория наконец отрастет чувство собственного достоинства и он даст ей отпор. А в отместку за порушенные надежды понемногу втаптывала мужа в грязь все глубже. Ее узкая костлявая ступня сорок первого размера прочно попирала его затылок.