– Никогда, – спокойно сказал он. – Нет никакой старости, Макар. Юность есть, а старости нет. Это все выдумки молодых.

Соловей по-прежнему пел в ветвях, Люся клялась, что невиновна, старенький трамвай громыхал по путям, развозя влюбленных и безучастных.

– Нет, я все-таки одного не понимаю, – громко сказал Верман, нарушая неловкое молчание. – Объясните же мне, Макар!

– Что именно?

– Как вам пришло в голову использовать пароль из детектива Одинцовой? Она же могла все понять! И вместо праздника мы бы имели панихиду, а я бы уже гладил траурный галстук, чтобы достойно выглядеть возле ваших могил.

Илюшин рассмеялся.

– Видите ли, Моня, мне известен один большой писательский секрет. Обещайте, что никому не скажете.

– Да чтоб я поперхнулся этим вашим секретом!

Верман подался вперед, приоткрыв рот.

– Слушайте и знайте, – сказал Илюшин. – Ни один автор, написавший больше двадцати книг, никогда не помнит собственных текстов.

Праздник удался – это признавали все, собравшиеся в доме Курчатовых. Бесконечно ели, пили, говорили цветистые тосты о мудрости, красоте и здоровье юбилярши. На маленькой сухой головке Альфии Ренатовны сияла диадема с синими сапфирами.

Василий был приветлив и немногословен. Послушно обнимал многочисленных теток и дядюшек, чьи лица к концу празднества слились в одно. Притворялся, будто помнит их детей. Помог отцу открыть шампанское, наравне с женщинами таскал блюда из кухни, а когда дело дошло до коньяка, разливал, начиная с самых старших и уважаемых членов большой семьи. Поднимал тост в честь бабушки, аплодировал тостам других, не разбирая слов, смеялся, когда смеялись все, торжественно молчал, когда наступала тишина, – оказалось, что можно существовать в потоке, совсем не вдумываясь, что происходит вокруг.

И ни разу, ни разу не встретился взглядом с Динарой.

Она все время оставалась где-то вдалеке, свежая, с кроткой улыбкой на губах, и почтительно склонялась перед восточной родней Альфии. Борис мог бы быть доволен такой женой. Он и был доволен: поглядывал одобрительно, шутил, даже поцеловал руку.

– Васька! – хрипло позвал кто-то из дядьев. – Ты расскажи, как дела в институте! Вон красавец какой вымахал. Все девки твои, а?

– Я больше по учебе, – солгал Василий.

– Молодец! В наших пошел!

И снова пили, веселились, ссорились, мирились, и от всего этого шума он в конце концов отупел настолько, что уже не понимал, что чувствует. Внутри стояло большое горе, как ледяная вода, и поднималось все выше и выше. Он боялся, что когда она доберется до горла, то снова вырвется черным воем.