Затем книга, как будто по собственному желанию, открылась на другой много раз перечитанной странице.

Голос юного Томаса снова зазвучал в голове Кэролайн, но теперь он рассказывал о том вечере, когда молодой человек покинул дом на Греческой улице, направляясь к другу своей семьи, который мог бы вытащить его из нищеты.

Он пообещал вернуться через пять дней.

«В сопровождении Энн я отправился в сторону Пикадилли, намереваясь добраться оттуда до Итона на почтовой карете, идущей в Бристоль. Путь наш лежал через ту часть города, коей более не существует, но, кажется, там проходила некогда Своллоу-стрит. Имея времени в достатке, мы присели на углу, не желая прощаться среди суеты и блеска Пикадилли. Я заранее посвятил Энн в задуманное дело и вот вновь уверял, что, ежели повезет мне, разделит она мое счастье и, покуда хватит сил и средств, я не оставлю ее. Я любил Энн. Я вдруг обрел благостный покой и надежду. Энн же, напротив, была так грустна, что, когда, прощаясь, я поцеловал ее, она обвила мою шею руками и зарыдала, не в силах промолвить ни слова».

Кэролайн подошла к письменному столу, взяла из ящика листок бумаги, обмакнула медное перо в чернильницу и принялась торопливо писать.

Шкряб-шкряб.

Она остановилась и окинула взглядом комнату.

Шум не повторился, и она вернулась к письму.

Шкряб-шкряб.

Кэролайн снова остановилась и прислушалась к тишине дома.

«Это перо скрипит по бумаге», – решила она.

Пытаясь поверить в это объяснение, она заводила пером еще быстрее и больше не прерывалась, хотя скрежет становился все громче, торопясь запечатлеть на бумаге те слова, что всю жизнь не давали ей покоя.

Она закончила письмо, промокнула написанное, свернула листок и запечатала воском. Рядом с печатью она вывела всего одно слово: «Томасу». Затем она составила еще один документ и положила на стол, чтобы любой мог его прочитать.