«Какой тяжелый, черт». С тележки на конвейер он вынужден толкать гроб сам, и обычно это нетрудно. Но на этот раз — дьявольски тяжело.

Бенгт Андерссон.

Давид знает, как тот умер, и оставляет мертвеца в гробу под крышкой, не хочет даже взглянуть. Предпочитает смотреть на более молодых, тех, что дарят ему ощущение покоя.

Вот так.

Гроб на ленте.

Он нажимает кнопку на панели управления — и окошко в печи открывается. Он нажимает другую кнопку — и пламя жадно лижет древесину, а потом намертво вцепляется в нее.

Еще, еще немножко.

Огонь подтачивает дерево и за какие-нибудь десять секунд полностью окружает гроб, а крышка на окошке медленно возвращается в исходное положение.

Давид Сандстрём вытаскивает блокнот из внутреннего кармана джинсов, достает свою специальную ручку и аккуратно записывает на одной из последних страниц: «Бенгт Андерссон, 61 10 15–1923. № 12.349».

Я чувствую огонь.

И сейчас это мое единственное ощущение. Я исчезаю. Я испаряюсь, превращаясь в дым, поднимающийся из трубы крематория, в частички пепла, летающие над Линчёпингом, в воздух, который жадно вдыхает Малин Форс, направляющаяся к парковке возле здания полицейского участка.

Останется пепел, который закопают в старой кладбищенской роще у часовни.

Весь наш пепел — это ориентир для памяти. И мой пепел там будет находиться, чтобы людям, вопреки всем ожиданиям пожелавшим вспомнить меня, было куда прийти.

Мы возвращаемся к собственной памяти, навещаем нашу жизнь.