– Ей нравятся кровавые игры, – тихо повторила Белла.

– Да, – устало кивнул отец. – Нравятся.

Все заговорили разом. В первый и единственный раз Нортон, родители, брат и сестра говорили, как говорят семьи в кино и по телевизору – открыто, искренне, – и это принесло облегчение. Нортону казалось, что с его плеч сняли огромную тяжесть; он узнал, что Донна приставала ко всем, предлагала себя отцу и матери, навязывалась в подруги брату и сестрам.

И только он один клюнул на приманку, и хотя остальным было все известно, хотя Донна буквально хвасталась им, они не сказали ему ни слова и даже не говорили об этом между собой. В такой семье, в такое время и в таком месте говорить о подобных вещах было просто не принято. И именно эта замкнутость вкупе со слабостью Нортона, вкупе с его глупостью, воспламенило ситуацию, приведя к неотвратимому концу.

Остается ли такой конец по-прежнему неотвратимым?

Точно сказать Нортон не мог, однако ему казалось, что теперь это уже не так. Ему было хорошо, он чувствовал себя свободным, как никогда прежде ощущал близость своих родных, и хотя, возможно, это было не так, у него сложилось впечатление, что только за счет обсуждения, за счет того, что этот больной вопрос больше не замалчивался, они все вместе изменили ход событий, избежали повторения того, что произошло в предыдущий раз.

Так продолжалось несколько часов. Наконец мать зевнула, убрала крючки в корзину, свернула шаль, которую вязала, и сказала:

– Пора укладываться спать. Полагаю, для одного вечера с нас достаточно шокирующих откровений.

Уставшие дети, кивнув, встали и без уговоров разошлись по своим комнатам.

Отец также встал и протянул руку Нортону. Тот ее крепко пожал. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо прежде пожимал отцу руку, и этот жест как ничто другое в жизни помог ему почувствовать себя взрослым.

– Мы обязательно разыщем эту Донну, – заверил его отец. – Все вместе. И тогда решим, как быть.

Нортон кивнул. Он сам смертельно устал. Пожелав родителям спокойной ночи, вышел из гостиной, прошел по коридору к прихожей и стал подниматься по лестнице к себе в комнату. Непривычное ощущение бесконечного пространства, мучившее его прежде, исчезло, и Дом казался приветливым и уютным, не пугающим и чуждым, а… домашним.

У Нортона еще не хватало духа принять душ, но он все-таки вошел в ванную, чтобы вымыть лицо. Из крана потекла густая красная вода, которая, несомненно, должна была показаться ему кровью, однако она пахла как обычная вода и стекала по его рукам, не оставляя пятен. Склонившись над раковиной, Нортон плеснул водой себе в лицо, наслаждаясь ее освежающей прохладой.