— Я попал в очень странное место и готов поверить в любое чудо, — терпеливо объяснял я, на разные лады повторяя одну и ту же мысль снова и снова. — Но все это не имеет значения, потому что я люблю тебя…

Наверное, для испуганной беременной женщины мои объяснения были чересчур длинными и путаными, но я не сумел подобрать подходящих слов. Для Насти главное было слушать мой голос, который она уж и не надеялась больше услыхать, и ловить его интонации — по ним-то она читала меня как открытую книгу. Мой голос не мог ее обмануть: я верил Насте — по крайней мере не меньше, чем самому себе. А себе… до конца поверить всему виденному и слышанному за эти часы или месяцы я так и не сумел.

Настя родила дочку. Мы назвали ее Анной — в честь Настиной бабушки, умершей от тифа в Мировую войну. Роды были трудными, Настя потеряла много крови, но все обошлось. Старый фанец имел основательные познания в медицине, к тому же в оазисе жила хорошая повитуха. Как бы то ни было, через две недели опасность миновала, и наша жизнь вошла в новое русло.

Теперь фан-цзы семейства Пришвиных мало чем напоминала то пустоватое, тихое жилище, в котором мы с Настей провели первые месяцы нашей совместной жизни, где мы безоглядно предавались любовным утехам и строили планы на будущее. Оно огласилось детским плачем, стало одновременно прачечной с коловращением пеленок и распашонок и храмом, где все дружно молятся маленькому божеству.

Моя постель переместилась к дверям, так что в любое время дня и ночи я мог наблюдать дворик, перегороженный веревками с сушившимся бельем. Мужчине всегда трудно свыкнуться с мыслью, что нас уже не двое, а трое. Тем более мужчине, проспавшему царствие господне. И теперь я учился быть отцом, и наука эта ох как непроста!..

Шло время. Анютка подросла и окрепла. У нее сформировался характер: она была требовательной — до неистовости и отходчивой — обид не помнила. Дочка была невероятно упрямым и неугомонным ребенком — если ей приспичило, непременно добьется своего, невзирая на все Настины уговоры и убаюкивания. Ни грудь материнская ей не нужна, ни погремушки. Хочу Луну с неба — вынь да положь… Веселиться Анька тоже умела — когда праздновала победу. И шутить научилась едва ли не с пеленок.

Настя с готовностью вручала мне дочурку, но Анька тотчас начинала брыкаться, выворачиваться из моих рук и реветь басом. Не нравился ей, хоть убей, ни мой мужской запах, ни мой грубый голос, ни колючие усы. Настя всякий раз не выдерживала и забирала ее к себе. Так что ничего хорошего из моего отцовства пока не выходило.