– Я не понимаю… Это вторжение вам будет дорого стоить, вы…

– Отвечай, – бросил Эрван, убирая пистолет в кобуру. Он чувствовал себя по-дурацки с оружием в руке.

– Тьерри Фарабо умер ночью двадцать третьего ноября две тысячи девятого, – начал психиатр.

– Где свидетельство о смерти?

– В наших архивах. Оно было выписано той же ночью врачом из «Chevale Blanche».

– Почему не тобой?

– Таков закон. Смерть должна быть засвидетельствована посторонним врачом, не работающим в нашем заведении. Назавтра комиссар из Бреста приехал сюда заверить обстоятельства смерти. Мы храним все здесь. Могу снять для вас копию.

Эрван вопросительно глянул на Верни: он не знал, что в Бресте есть комиссариат. Жандарм кивком подтвердил.

– Мы проверим со своей стороны, – заверил подполковник.

Итак, Фарабо действительно умер: никакого подвоха тут быть не могло. Клетки изъяли до его смерти? Или сразу после?

Эрван разглядывал Мсье Престарелого Студента: он легко мог допустить, что тот проводит несанкционированные психиатрические эксперименты, но история со спинномозговыми пересадками – это из другой весовой категории. К тому же Эрван чувствовал, что Ласей впал в искренний ужас: врач ничего не понимал в происходящем.

– А дальше, что вы сделали с телом?

– У Тьерри Фарабо не было семьи, и его… его сожгли.

– Где?

– В крематории Бреста, в нежилой зоне Верна. А пепел развеяли над кладбищем Кэрверека. Повторяю, все есть в его карте.

Новый взгляд в сторону Верни, новый кивок. Позади него Крипо тоже подал едва заметный знак. Тут он был в курсе: эльзасец уже навел справки.

Но был возможный разрыв между подтвержденной кончиной убийцы и его сожжением. Клетки могли быть изъяты до кремации.

– Старайся быть точным, – продолжал настаивать Эрван. – Значит, между констатацией, сделанной врачом, и приездом комиссара тело оставалось в вашей лечебнице?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Где оно хранилось?