Отметились все, и ни у одного мерзавца, к счастью, не было проблем ни с эрекцией, ни с эякуляцией.
Лоик пережил всю сцену в состоянии полной прострации, – может, он достиг наконец того отстранения, которому учит Будда? Скорее это был глубинный ужас, который вытеснил его собственное сознание. На протяжении всего жертвоприношения он цеплялся за одну мысль: дети не должны этого видеть. София идеально сыграла свою роль, помешав им поднять голову и шепча что-то успокоительное.
Сицилийцы отпустили его: это было простое предупреждение. Спотыкающийся, изгвазданный, он сел за руль и снова покатил по извилистой дороге в аэропорт. София протянула ему салфетки. Расследование потерпело окончательный крах. Никакого смысла ни подавать жалобу, ни причитать по поводу местных варварских нравов. Он взял билет на тот же рейс, и они всей семьей вернулись в Париж.
Во время полета – ни слова. То же молчание в такси, которое привезло их на площадь Иена.
– Хочешь остаться у нас? – спросила София у подъезда своего дома.
Он мог поручиться, что под пальто ее бьет крупная дрожь, но она держалась, создавая видимость благополучия ради детей. В этот момент только дети позволяли им – нет, приказывали – держаться.
– Нет, спасибо.
– С тобой все будет в порядке?
Слабая улыбка означала: «Бывало и похуже». Это было и правдой, и ложью. Он был на волосок от смерти множество раз и при обстоятельствах куда более отвратительных, чем утренний сеанс. Но это всегда было под действием наркоты, в бессознательном состоянии. Наркоман всегда надеется, что следующая доза окажется фатальной, чтобы покончить со всем разом. Он знает, что в таком случае даже ничего не почувствует. Торчок не умирает – он улетает.
– Я позвоню тебе вечером, – пообещал он, избегая прощального поцелуя детей.
Он прополоскал рот в машине, потом в аэропорту Флоренции-Перетола, потом еще дважды в самолете и наконец на аэровокзале в Париже. Без сомнения, ему никогда не удастся стереть оскорбление, угнездившееся глубже десен, кожи, души. Но сейчас он не хотел задерживаться. Ему не терпелось столкнуться один на один с этим жутким воспоминанием – так спешат как можно быстрее покончить с тяжелым, но необходимым делом.
Он прошелся по авеню Президента Вильсона, засунув руки в карманы (он не пожелал заехать на виллу во Фьезоле хотя бы за своими вещами), рассеянно глазея по сторонам. Между массивными зданиями начала ХХ века и еще более импозантными постройками Всемирной выставки 1937 года он прогуливался как человек с полотен Де Кирико, затерянный в пейзаже, который не соответствовал ему по масштабу. Он походил на всегдашнего Лоика, плывущего в круге света, но на самом деле в его квартиру возвращался другой человек. Крошечный, раздавленный, опустошенный.