Грудная клетка. Эрван сосредоточивался на каждой пяди, лишь бы не видеть целое – посеревшую вялую кожу, обрюзгшую массу со слоновьими складками. Он действовал на автопилоте. Настоящий Эрван пустил мысли на самотек, пытаясь осознать последние открытия. Не так-то просто. Значит, сам он не сын Мэгги, а сын медсестры, убитой его собственным отцом, которым манипулировали истеричка-хиппи и чокнутый психиатр, запавший на нее. Действительно непросто.

Руки, плечи – он страшился добраться до самих ран на горле, обведенных черной каймой разрывов. Эрван вырос рядом с убийцами своей матери – как дети аргентинских диктаторов, усыновленные палачами их родителей. В глубине души он не был так уж удивлен столь экстравагантной историей, – по крайней мере, она объясняла хаос, в котором он был воспитан. Жестокость отца. Покорность его жены. Отказ Морвана рассказывать хоть какие-то подробности о своем происхождении и фанатичное стремление утвердить псевдобретонские корни. Верь в интуицию или не верь, копайся в подсознании или плюнь на него, но Эрван всегда чувствовал, что за адом их семейного очага скрывается темная тайна. Безотчетно он отправился в Африку не только в поисках истины о Кати Фонтана, но и в поисках корней собственной семьи. Пробуждение было тяжелым. Настоящее крутое похмелье.

Шея. Он погрузил губку в грязную воду в ведре и закрыл глаза, чтобы смыть свернувшуюся кровь с ран. Заставил себя думать о возвращении в Париж. Он не понимал, что чувствует. Не истина, а ледяные глыбы обрушились ему на плечи. Он был как те альпинисты, попавшие под обвал, которые не чувствуют боли и думают, что избежали худшего, – а на самом деле они разрезаны надвое.

Туалет мертвеца был окончен. Неплохо. Теперь следовало немедля уложить его в короб: в закрытом помещении, казалось, было вдвое жарче. Возник логичный вопрос: а герметичен ли багажный отсек самолета – рейс на Киншасу отправлялся в пять дня. Если нет, тело нужно заморозить, или оно взорвется. Он предпочел не представлять себе это воочию.

Обливаясь пóтом, он разделся, но ополаскиваться не стал: вода в ведре почернела от крови. Натянул рубашку и джинсы, принесенные Чепиком. Для отца оставались коротковатые брюки из дешевой синтетики и легкая рубашка африканской расцветки. Он неловко одел его, в два приема – чтобы «вязочки с завязочками не путались», как говорила Мэгги, когда он был маленьким.

Несмотря на то что время поджимало, он постоял, разглядывая эту невероятную картину: его отец, с закрытыми глазами и тусклой кожей, босой, одетый в мешковатое тряпье. Пеон, жертва южноамериканской революции. Если точнее, Эрван вспомнил фотографии трупа Че в Боливии, с голым торсом и пустым взглядом, до того как ему отрезали руки, чтобы засвидетельствовать его смерть. Морван, герой революции?