Иногда Фабрицио угощал Майкла свежим овечьим сыром, еще пахнущим снятым молоком. Все втроем они неторопливо шли по дорогам, обгоняя медленных волов и весело разрисованные повозки. По обочинам росли розовые кусты, цвели апельсиновые рощи, далеко вокруг разносился аромат миндаля и слив.

Майкл, с детства наслышанный о нищете Италии и ожидавший увидеть здесь только пустую, выжженную землю, каждый раз заново изумлялся щедрости сицилийской природы. Его родина оказалась страной сказочного изобилия, усаженной райскими садами и устланной коврами трав и цветов. Она казалась такой невероятно прекрасной, что непонятно было, как люди могут покинуть ее навсегда и жить где-то вдали от ее красот. «До чего же надо довести человека, чтобы он преисполнился ненависти к родной земле и вынужден был уйти из солнечных садов этого Эдема куда глаза глядят, в края дождей, туманов и снегов, только бы подальше», — горько подумалось Майклу.

Сегодня он надумал пройтись до далекого селенья Марджалы на побережье, а вечером вернуться в Корлеоне автобусом. Наверное, после такого длинного пути он свалится с ног от усталости и спокойно проспит всю ночь. Пастухи-телохранители заботливо взяли в дорогу пропитание — сыр и хлеб. Лупары, которые они несли на плечах, даже не пытаясь припрятать, для окружающих означали охотников, собравшихся на дальний промысел.

От великолепия сицилийского утра Майкл шел, ощущая радость бытия каждой клеткой тела, как бывало только в раннем детстве, когда погожим летним днем он гонял мяч в саду. Тогда каждый день был словно пронизан солнцем и счастьем. Сицилия вызывала у Майкла похожее пьянящее чувство. Ее сладкие и пряные ароматы он ощущал даже несмотря на постоянный насморк.

Насморк тоже был одним из последствий лицевой травмы. Сама рана давно затянулась, но кости срослись неправильно и давили на носовую перепонку. От этого болел и слезился левый глаз, из носа текло, и Майкл вынужден был таскать в карманах уйму носовых платков, пропитанных мускусом. Но порой платки промокали так быстро, что приходилось в дороге сморкаться прямо на землю, на манер здешних крестьян. Так же сморкались старые итальянские эмигранты, окружавшие Майкла в детстве, — он безмерно презирал их за привычку стряхивать сопли с пальцев на асфальт Нью-Йорка, пренебрегая платками как изобретенной англичанами ненужной роскошью.

Вся левая сторона лица словно набрякла от скопления жидкости и отекла. Доктор Тазио, настаивая на операции, приводил красивые медицинские термины, объясняя, что если бы Майкл вовремя прошел курс лечения, все легко было бы поправить: только подтолкнуть все косточки, хрящи и нервы на положенные места. Теперь же без хирургического вмешательства уже не обойтись, причем кость придется ломать. Уяснив это, Майкл наотрез отказался отдавать себя в руки палермских эскулапов. Правда, отечность смущала его больше, чем ноющая боль и постоянный насморк.