Майкл, который до сих пор так и не смог разобраться, что же именно задевает чувствительных сицилийцев по их пресловутому кодексу чести, не мог уразуметь, почему столь невинные вопросы могли обидеть здешнего хозяина. На его взгляд такая чрезмерная обидчивость ни к чему даже самому чувствительному сицилийцу. Но оба пастуха не увидели в поведении отца девушки ничего из ряда вон выходящего и искренне считали, что в сложившейся ситуации им лучше всего возвращаться подобру-поздорову домой. Они только ждали сигнала встать из-за стола. Фабрицио добавил предостерегающе:

— У старого черта есть два сына, здоровенные лбы, он сам говорил. Как бы чего не заварилось. Надо бы поторопиться.

Но Майкл не двинулся с места. Он посмотрел на спутников своим спокойным и холодным взглядом. До сих пор перед пастухами-телохранителями был добродушный американский парень, спокойный и мягкий, и только по тому, что он скрывается под прикрытием местного дона, можно было предположить, что его поступки бывают достойны настоящего мужчины. Теперь же на них смотрел незнакомый человек — властный и жесткий. Фамильный взгляд Корлеоне мог сразить и более сильные натуры. Здесь только дон Томмазино имел представление и о том, кто есть кто, и о причине, которая привела Майкла к нему под крыло, и держался с младшим Корлеоне подчеркнуто вежливо, как подобает с наследным принцем чужой державы, достойной всяческого уважения. Но эти бесхитростные крестьянские парни исходили из собственных бытовых суждений — и попали впросак. Застывший холодный взгляд Майкла, его побелевшее от гнева лицо, сила, которая исходила от него сейчас подобно дымку, поднимающемуся от искусственного льда, буквально придавили обоих. Усмешки и панибратство как рукой сняло.

Убедившись, что они преисполнились почтительности и внимания, Майкл коротко приказал:

— Позовите его сюда.

Оба, ни минуты не колеблясь, вскинули на плечи свои лупары и исчезли в недрах здания.

Они вышли назад через самое недолгое время, приведя хозяина, который, впрочем, ничуть не испугался, а только поостыл немного и стал несколько напряженней.

Майкл, откинувшись на спинку стула, несколько мгновений рассматривал отца поразившей его красавицы. Потом заговорил со спокойным достоинством:

— Очевидно, я задел ваши отцовские чувства, заговорив о дочери. Примите мои извинения. Я иностранец и не знаю ваших местных обычаев. Но хочу искренне заверить вас, что не имел намерения оскорбить ни ее, ни вас.

Пастухи-телохранители встали по стойке смирно. Ни разу за все время они не слышали, чтобы Майкл говорил таким тоном, как сейчас. Несмотря на извинения и формулы вежливости, голос был властным и уверенным в своем праве властвовать.