– А второй, которого привезли сюда с ним?

– Это почти что мальчишка. – Государственный секретарь позволил себе улыбку. – Высокий рыжий юноша, как в молодости были вы, Ваше Величество, хотя, я полагаю, далеко не такой красивый.

Генрих улыбнулся лести, и я понял, что Пэджет, непонятно почему, пытается смягчить королевский гнев. Последовало молчание: король задумался, но потом покачал головой:

– Этот человек подстрекнул королеву утаить от меня правду. Это измена. – Он снова взглянул на меня, и его маленькие голубые глазки, скрытые в морщинах, смотрели жестко и безжалостно. – И я избавлюсь от него, от этой досадной заразы.

Я склонил голову. Мне стало холодно, мое колотящееся сердце забилось медленнее. Измена, подумал я. Меня потянут в Тайберн за хвостом лошади, повесят, а потом, когда я умру, веревку перережут, и палач выпотрошит мои внутренности. И я буду голый, совершенно голый, почему-то подумал я. А потом наконец мне отрубят голову. «Смогу ли я встретить это, смогу ли держаться достойно, как некоторые?» – спросил я себя. Я сомневался в этом. А когда умру, попаду ли я в ад? Буду ли гореть там за недостаток веры, как считает Филип Коулсвин? Я стоял неподвижно в кабинете короля, и передо мной снова встал образ брошенного в мусорную кучу Барака.

Пэджет рядом со мной глубоко вздохнул и медленно проговорил:

– Ваше Величество, публичный суд за измену может вынести на публику недавние проблемы, касающиеся королевы. А также смерть тех анабаптистов. Нам не нужна огласка. Не сейчас.

– Он может быть осужден парламентом, согласно Акту о лишении прав состояния, – заявил король.

– Это приведет к еще большей огласке.

Генрих махнул рукой, как будто это был пустяк, но по выражению его лица я видел, что на самом деле он так не считает. Пэджет снова глубоко вздохнул, прежде чем довести свою точку зрения до конца.

– Даже если Шардлейка тихо убрать, это станет известно, и некоторые могут увидеть в этом ход против протестантской стороны. Новый политический баланс все еще очень хрупок. Нам не нужно без необходимости нарушать его.

Уильям замолк, а Генрих сердито уставился на него. Я представил, как за последние тридцать семь лет король неоднократно разыгрывал эту сцену со встревоженными главными советниками: королевская ярость, требование беспощадных мер, советники пытаются предупредить его о возможных нежелательных последствиях…

Правитель сел и задумался. Наконец он хмыкнул – странный звук, напоминавший визг поросенка, полный недовольства, – и свирепо посмотрел на меня.

– Но, конечно же, мы можем убить его по-тихому.