— Виноват, вы правы, — согласился Саня. — Вы говорили о глубокой внутренней связи Печерской с детьми. Как же она могла уйти от них без очень веской причины?

— Разумеется, причина была.

— Какая же?

— Мы о ней не знаем.

— Вы охарактеризовали балерину как человека веселого, открытого…

— С детьми, но не с коллегами. Может быть, из мягкости, из скромности, но… она не допускала до себя.

— А может быть, напротив — из гордости?.

— Что вы все подъезжаете… Не было в ней высокомерия. А вот изюминка была. Загадка. Я вам больше скажу: эта его Лялечка… не потянет, нет. Красотка, но…

— Откуда вы…

— Ну, в балетных кругах все известно. Он же знаменитость. Весь развод, можно сказать, на глазах.

Музыкантша оказалась идеальным свидетелем, словоохотливым, но отнюдь не глупым, подхватывающим вопрос налету. И женщина из сада, «женщина в черном» (почти нереальное, неземное существо в глазах мужчин, что-то вроде сказочной нимфы деревьев — дриады) очеловечивалась в бытовых прозаических черточках, становясь простой и милой… однако стоит вспомнить ее смерть!

— А почему она ходила в черном? — спросил Саня.

— Кто?

— Печерская.

— Почему в черном? — Зоя Викторовна сосредоточилась, вспоминая. — Как шатенке ей шли все нюансы ярко-синего — их она и предпочитала. Например, пальто с капюшоном из букле цвета электрик, белый шарф, белые туфельки, косметика нежнейших пастельных тонов — вот ее стиль.

— А черный плащ?

— Ну да, немецкий. У нас в универмаге тут выбросили, мы все купили. Еще прошлой осенью. Но, по контрасту оттененная блестящим шарфом с люриксом — белым! — и белыми перчатками, одежда не производила впечатления траура.

— В ту пятницу на Жасминовой она появилась в черном. Ее нашли в черном-все детали вплоть до мелочей, до перчаток, до белья.

— Какой ужас!

— И за несколько минут до своей гибели Печерская приобрела погребальный венок.