— Можешь ни с кем не разговаривать, — подбадривала я его и тащила за руку в паб.

Он отошел к бару за выпивкой для меня, а я снова заприметила Беверли Дэвис и поспешила отвернуться. Дилан разговаривал с Джимом. Я была уверена, что разговаривал. Джим давно работал с Диланом, их связывала прочная дружба. Но я подозревала, что они поспорили, даже поссорились из-за меня. Или я преувеличивала собственную роль? Дилан, похоже, был убежден, что теперь я останусь с Джимом. Он чуть не погиб, спасая меня, однако, выйдя из больницы, Дилан не отвечал на мои звонки, не желал разговаривать и уж ни в коем случае не собирался даже намеком дать понять, любит ли он еще меня, — да и любил ли прежде? Чем холоднее он держался, тем сильнее пылала я. Все чудовищно запуталось, и я не чаяла найти выход.

Мы кое-как пристроились в саду позади паба, стоять было неудобно: каблуки утопали в траве, приходилось подниматься на цыпочки.

— Итак, — заговорила я, — когда ты едешь в Испанию?

— Скоро.

— А если мне понадобится связаться с тобой?

— Не понадобится.

— Вдруг что-то случится? Нужно будет поговорить?

Дилан тяжко вздохнул:

— Господи, женщина, Джим знает, куда я еду. Только он один и знает. Так что если вдруг возникнет неотложная надобность — черт меня подери, если я понимаю, что за надобность, но все-таки, — Джим в курсе. Ясно?

— Мы еще увидимся до твоего отъезда?

— А ты не сдаешься.

— Нет, — сказала я. — Не сдаюсь. В отличие от тебя.

Он выпил три больших, длинных глотка из кружки.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ты махнул на меня рукой.

— Ты никогда и не была моей, — сказал он.

— Я не останусь тут без тебя, Дилан.

Прежде чем ответить, он сделал паузу, оглядел собравшихся в саду, словно в надежде увидеть знакомого.

— У тебя есть Джим, — сказал он.