Теперь наверху замешательство и ожидание приказа. Стрельба на Южном вокзале — это тревога по полному номеру. И не просто стрельба. Бой. Люди мои уже где-то рядом. Прикидывают, чем помочь, где мы находимся. А мы — здесь, в коллекторе.

Старик ощупывает стакан этот бетонный, наконец радостно хмыкает. И, перехватив ручку огромного молотка, бьет уверенно — раз, другой, третий.

— Дай-ка я, — говорит Зверев и пробивает стенку коллектора. На расширение дыры до приемлемых размеров уходит минут десять. А наверху — снова стук и голоса. Первым лезет в лаз старик, потом я, и замыкает Зверев. Мы в какой-то камере, чуть побольше коллектора. Старик показывает, куда бить теперь, и Зверев бьет. Здесь стена еще тоньше.

— Бей, Юрка, уже скоро.

Падают куски цемента, пыль кромешная забивает горло.

Теперь лаз еще меньше. Старик лезет внутрь, я пролезаю с трудом, Зверев — со страшной руганью, пытаясь втянуть в легкие воздух и захлебываясь.

— Вот она, труба, вот она, родимая, — веселится старик. — Бежать! Бежать!

Люк, кажется, уже сковырнули, голоса-то рядом, и мы бежим. Мне кажется, это бесконечно, а всего-то — от вокзала до автостанции. Труба в полметра, под ногами — обломки кирпича и тлен десятилетий.

Труба заканчивается, и мы — в высоком помещении. Фонарь продолжает в руках у Зверева тлеть.

— Вот они, ворота, вот, родимые!

Под ногами — двутавровый рельс, над головой — такой же. Старик берется за край ворот, которые должны откатиться и закрыть проход.

— Помогайте, други, толкайте ее, подлую!

Мы наваливаемся. Ворота не идут.

Старик падает на пол, что-то ищет, наконец вскрикивает:

— Под роликом — клин. Елки-палки!

— Ты по-человечески можешь ругаться? Дед? Матом?

— Толкайте, други! — говорит старик, и, когда покатились ворота, когда достигли желанного положения и старик задвинул две массивные задвижки, — он наконец произносит все «человеческие» слова, которых так добивался от него Зверев: — Теперь покурим. Дальше — работа тонкая. Спокойствия требует.

Эти ворота можно только взорвать, и то — с сомнительными шансами на успех. Можно еще долго резать автогеном. Они стальные.

Фонарь шахтерский, приличный. Батареям еще долго тлеть. Мы — под Калининградом. Мы — в Кенигсберге.

Здесь сухо и холодно.