Они едят блюда смешанной корейско-мексиканской кухни. Пьют красное вино. Рекс расплачивается.

После этого он просит ее с ним прогуляться. Они гуляют.

Все очень мило. Все очень обычно. Они шагают, взявшись за руки, по Бликер-стрит, потом через Вашингтон-сквер-парк, а затем обратно к Китайскому кварталу. Небо усыпано звездами, у Рекса от холода краснеют уши, так же как и оттого, когда он нервничает или стесняется. Внезапно Луизу охватывает непобедимая уверенность в том, что единственная причина, по которой они совершают такую романтическую прогулку под луной, состоит в том, что он не хочет ее трахать (не в этом платье, может, вообще никогда).

Он тихонько мурлычет себе под нос, когда они проходят мимо Дойерс-стрит.

Она берет его за руку. Увлекает его в переулок без фонарей, темный, мощенный булыжником, где в свое время мафиози убивали конкурентов (как однажды сказала Лавиния), потому что здесь тебя никто не увидит.

Он смеется. Шагает за ней.

Она прижимает его к стене. Целует так крепко, что надкусывает ему губу.

Целует так крепко, что он ахает.

У него очень смущенный вид, когда она отстраняется.

Не надо бы ему так удивляться, думает Луиза, пора бы уже и привыкнуть. Лавиния бы поступила именно так.

Она снова целует его, на этот раз еще крепче, и шарит рукой вдоль его бедра, нащупывает член (он еще не стоит, это ее забота).

– Ты что делаешь? – смеясь, спрашивает он, но смех его от души.

– Давай, – говорит она. – Никто не заметит (всем хочется трахнуть шизанутых, вот в чем штука).

– Я хочу тебя, – добавляет она.

А он по-прежнему тихонько смеется, словно это и вправду смешно. Из-за платья? Оттого, что ей тридцать? Оттого, что Корделия сказала «никто и никогда не может забыть Лавинию», и она права? Луиза целует его еще крепче, так жестко, что ей кажется, что она хочет его поранить, поскольку если она не сможет заставить его хотеть ее, она по крайней мере может его заставить ее бояться, самую малость, и поскольку она не сможет стать Лавинией, она с тем же успехом сможет стать шлюхой («Ты не та женщина, на которой я женюсь», – сказал Хэл Афине, да с такой легкостью, словно та вообще трахнулась бы с ним, не живи он в «Дакоте»), она целует его все крепче и жестче, шепча ему на ухо: Хочу, чтобы ты меня трахнул. Наконец у него встает, только когда он с силой хватает ее за запястье, когда начинает прерывисто дышать, когда он отрывисто и отчаянно стонет, и это означает, что у нее есть над ним власть, когда он грубо тискает ее, и это, что у нее есть над ним власть, – она отстраняется от него.