Эндрю раздражало именно то, что он действительно понимал. В результате прожитых вместе лет он хорошо изучил странные повороты мысли своего брата. Дать потрепанной блондинке все, что, по его мнению, ей хочется, просто потому, что он был счастлив, а она — нет, было для нею так же естественно, как дать доллар жулику-нищему. Это понимание ничуть не развеселило Эндрю, тем более, как всегда бывало с Недом, исход оказался плачевным.

Эндрю сел рядом с братом на тахту.

— Ты ждешь, что Маурин бросится к тебе на шею как к доброму самаритянину?

— Нет.

— Может, Розмари?

— Нет, — сказал он. — Вот почему ты должен остановить Маурин.

Это все, что требовалось Неду: вкрадчивое предложение принять сторону брата против собственной жены, поставленное последним, ничего не значащим пунктом в протокол.

— Боже мой, — сказал Эндрю, — Тэтчеры ее семья. Она прежде всего думает о Розмари.

— И это называется думать о Розмари? Все испоганить, в то время как мы любим друг друга?

Нед повернулся к нему, и, к изумлению Эндрю, лицо его преобразилось. Оно засветилось так же, как светилось лицо Розмари при упоминании имени Неда, — непроизвольное сияние, от которого почти исчезала ее бесцветная простота.

— Дрю, пойми, случилось такое… я и не подозревал, что это может произойти. Я всегда представлял себя как… ну, я не знаю. Но с первого мгновения, как я увидел Розмари, смешную, скромную маленькую девочку, сидящую там на скачках, в этих ее больших очках, будто прячущуюся за ними, потому что все вокруг казалось ей гораздо более удивительным и чудесным, чем она…

Он поднялся, зажег сигарету и принялся ходить взад и вперед.

— Приходит час, — сказал он, — когда начинаешь понимать, когда вдруг ты — это не ты, ты как бы видишь себя со стороны. Я сел рядом и начал разговор, тот же старый вздор, какой я говорю обычно: Венеция, Голливуд, графини, вшивые португальские плейбои. И я слушал себя и думал: «Что ты пытаешься доказать? Что все от тебя без ума? Что ты участвуешь В? В чем? В паршивой мышиной возне, к которой так привыкла мать?» Помнишь? Открытки с Антибов, телеграммы из замка какого-то ничтожества в Арльберге? С днем рождения, милый Недди. Как плохо, что я не могу быть рядом с тобой. Целую, Мама. Что это? Неужели я стал таким болваном, что просто мечусь, пытаясь сравняться с матерью?

Он провел рукой по волосам.

— А теперь была Розмари, сидящая рядом, слушающая, проглатывающая всю эту чепуху, как будто я — седьмое чудо света, и я подумал: «Бедная маленькая богатая глупышка, у нее нет выбора. Любой негодяй, намазанный кремом для загара с пляжа Лидо, слопает ее за раз». А потом подумал: «Ну а у тебя-то есть выбор — оставаться милым дорогим Недди-мальчиком везде и для всех? Через пару лет твои волосы начнут выпадать, или же ты растолстеешь, или они найдут себе другого мальчика, и ты станешь никому не нужным вроде той блондинки, будешь слоняться по барам и скулить, что не приходит на встречу какая-нибудь старая корова бразильская вдова, и…». Я понял тогда, что Розмари нужна мне, а я нужен ей. Два неопытных человека в вонючем, мерзком лесу.