— Эндрю! — сказала она.

Поразительно, как, несмотря на свое полуобморочное состояние, Эндрю мог улавливать каждый обертон ее голоса. «Эндрю!» — в точности тот же обвиняющий тембр, который он слышал всю свою жизнь с самого раннего детства. «Эндрю!» значило: «Это ты, конечно, а не Недди разбил окно». «Эндрю!» значило: «Ради всего святого, не дергай меня. Разве ты не видишь, я одета для вечера?» А сейчас «Эндрю!» значило: «Как ты допустил, чтобы эта ужасная неприятность случилась со мной?»

Он посмотрел на нее поверх стакана, осознав с каким-то слабым отстраненным удивлением, что, несмотря на все притворство в последние годы, он так и не простил ее.

— Она мертва, — повторил Лем. — В спальне такой же хаос. Это грабители. Они, должно быть, вломились и убили ее.

Он опустил руку Эндрю на плечо. Рука была тяжелой и невероятно уютной.

— Ты ведь только что пришел домой, Эндрю, старина?

— Да.

— И ты обнаружил ее?

— Да.

— Бедный Эндрю. Какой кошмар! Какой ужасный кошмар!

Эндрю по-прежнему смотрел на мать. Выражение ее приятного лица совсем не изменилось.

— Эндрю, ты звонил в полицию?

Он помотал головой.

— Почему?

Послышался голос Лема:

— Цыпленочек, дорогая, он же в шоке. Разве ты не видишь? Бедняжка, он даже не знает, что делать.

— Если он не знает, то кто-то другой должен позаботиться. Лем, позвони ты. Позвони сейчас же. Мы же не хотим, чтобы они подумали, будто мы сидели здесь несколько часов, ничего не предпринимая. О, дорогой, это невозможно. Совершенно невозможно.

Лем позвонил в полицию и вернулся к тахте. Он был грубовато-нежен с Эндрю. Он хотел положить подушки обратно на тахту, чтобы Эндрю мог прилечь, но тот знал, что должен бороться с надвигающейся сонливостью, а не поддаваться ей. Лем принес еще выпить. Эндрю сидел, потягивая из стакана. Снова вернулась ярость. Взломщики должны быть найдены. Их надо заставить заплатить за все. Он представил с садистским бешенством двух каких-то убийц с побритыми головами, прикрученных ремнями к электрическим стульям и пронзительно кричащих, когда ток с ревом прорывается сквозь них. Эндрю вцепился в это видение как в единственное противоядие от отчаяния.

Мать потребовала мартини. Мартини был единственным напитком, который она употребляла, только надо было аккуратно совершить ритуал с охлаждением стакана и особым способом приготовить лимонную кожуру.

Лем ходил взад и вперед по кухне, готовя его. Затем он принес ей мартини. Она вставила сигарету в длинный желто-зеленый мундштук, Лем зажег ее и налил себе выпить. Все это делалось, как в кино с выключенным звуком: миссис Прайд дымила сигаретой, потягивая из стакана мартини, Лем стоял возле нее, Эндрю сидел на тахте.