– О! Жаль, что так вышло с вашим папой. Мои соболезнования. Как я могу…
– Я бы хотел встретиться, – перебил Данте. – Мне срочно нужно с вами поговорить. Могу я заскочить к вам домой через десять минут? Я с подругой.
– Простите, но я сейчас ужинаю с семьей. Я не могу…
– Будет лучше, если вы освободитесь.
– Это почему же?
– Иначе я позвоню в полицию, и тогда вам придется объяснить, почему вы не сообщили, что мой отец связывался с вами перед самоубийством.
Коломба закрыла глаза. Секунд десять Ноггини молча дышал в трубку.
– Так вы просто хотите меня
Данте победно вскинул кулак:
– И поговорить. Скажем, это займет около часа вашего времени. Так я заеду?
– Нет, я сам к вам подъеду. Скажите куда.
– Ко входу в баптистерий. Это всего в двадцати метрах от вашего дома. Я на пикапе.
– Хорошо. До скорого.
Данте с триумфальной ухмылкой повесил трубку и закурил сигарету, чтобы отпраздновать успех.
Коломба опустила стекло: теперь, когда ей наконец удалось принять душ, ее снова начал раздражать запах дыма.
– Как ты узнал, что Пинна с ним связывался?
– Если ты не слышал о человеке четверть века, то не отреагируешь с такой готовностью, когда тебе назовут его имя. Он же явно вспоминал Пинну, и, судя по его тону, с немалой тревогой. Значит, Ноггини общался с ним перед тем, как Отец его повесил, и боялся, что рано или поздно с него за это спросят.
– Он мог прочитать о нем в газете.
– Он и на кличку свою слишком быстро отозвался. Тут я пошел ва-банк, но, если бы он не вспомнил собственное прозвище, можно было бы не терять на него время.