«Я вернулся домой, – подумал он. – В единственный дом, который у меня когда-либо был».

Но возможно, это не дом. Это лоно, породившее его на свет после одиннадцати лет гестации. Прежде была только пустота.

Данте подошел к забору и прислонил глаз к трещине в закрытой на цепь деревянной калитке. Сквозь щель виднелся какой-то старый хлам, рухлядь, очередные граффити и карабкающиеся по стенам лозы. С левой стороны испещренных черными мазками пожара каменных руин зиял проем, в котором раньше находилась дверь в дом Бодини. Справа когда-то располагалась комната его матери, где после ее смерти никто не жил. Бодини вышиб себе мозги здесь, на нижнем этаже. Хлев отсюда видно не было. Данте помнил доносившееся из-за стен башни мычание и блеяние телят.

Обойдя ферму, он оказался на просторной, как футбольное поле, бетонной платформе, пошедшей трещинами от влажности и лет. Когда-то здесь высились силосные башни, в которых жили он и его матрица, его близнец. Пятнадцать лет назад новый мэр распорядился их снести: местные устали от нашествия мальчишек, рассказывавших о ферме леденящие кровь страшилки. Согласно их россказням, если в полнолуние произнести имя ребенка из башни, очевидцам являлся его призрак – что-то вроде Кэндимэна из долины По. Узнав о разрушении башен, Данте, не возвращавшийся сюда с тех пор, как покинул Кремону, целый день пытался разобраться в собственных эмоциях. Он чувствовал, что над ним совершено насилие, хотя и не смог бы объяснить почему.

На сером бетоне платформы темнели почти черные пятна – следы круглых оснований башен. Данте подошел к месту, где раньше находилась его башня, и снова ощутил гнет его стен, увидел свою кровать, отхожее ведро. Память безошибочно подсказывала, где все стояло. Он опустился на корточки в том месте, где когда-то читал принесенные Отцом отрывки и учил уроки. Внезапно послышался шум двигателя, и Данте заметил, что к платформе подъезжает белый фургон. Он подумал, что это, должно быть, какой-то местный фермер или сторож, нанятый муниципалитетом, чтобы разгонять любителей чернухи, которые до сих пор приезжали сюда ночью в поисках даровых острых ощущений.

Данте поднял здоровую руку в знак приветствия.

– Не беспокойтесь, я уже ухожу, – сказал он.

Человек за рулем не пошевелился. Уже почти стемнело, и Данте не видел за стеклом его лица.

Но неподвижность мужчины вызывала у него тревогу. Он снова помахал:

– Уже ухожу! Я ничего не сломал.

Данте спустился с платформы с дальней от фургона стороны. Он решил, что пойдет в обход, через заросли высокой травы, а потом выйдет на тропинку, ведущую к дороге. Перемазаться он нисколько не боялся.