— Я только хочу извиниться за свое поведение.

— Просто чудесно, — проговорила она, смерив меня яростным взглядом. — Только извиниться, да? Ты брешешь, Сэлинджер.

— Я…

— Ни слова о бойне на Блеттербахе, да? Ты мне пообещал не говорить с Максом на эту тему, а на самом деле… Он возил тебя в дом Крюнов, да?

— Да, — признался я. — Он сам меня туда привез, я…

— В наручниках, надо думать.

— Я…

— Одно только ты и затвердил, Сэлинджер. Я. Я. Я. А мы? Ты о нас подумал? Знаешь, как я узнала, что Макс возил тебя в ту проклятую дыру? Ему снова плохо. Он снова грубит или отмалчивается.

Пауза. Вздох.

Ее гнев можно было пощупать руками.

— Иногда он возвращается поздно вечером, и от него несет спиртным, чего уже давно не бывало. Доволен, Сэлинджер?

Я молчал, понурив голову.

Ярость Верены показывала, насколько жалкой и бесполезной выглядит моя попытка повиниться перед Манфредом. Есть вина, которую загладить нельзя. Прощение можно заслужить через годы. Не через пару недель.

Идиот.

— Оставь в покое эту историю, Сэлинджер. Блеттербах — всего лишь кладбище монстров.

— Так я и намерен поступить.

— И убирайся отсюда. — Глаза Верены горели, как у средневекового инквизитора. — Убирайся из Зибенхоха и не показывайся нам на глаза. Никогда, — четко произнесла она, — никогда больше.

Она собиралась сказать что-то еще. Наверняка подбавить яду, но тут изнутри донесся баритон Манфреда.

— Достаточно, госпожа Крюн.

Верена обернулась, растерянная, смущенная.