Сломанные ногти, кровь, мольбы и крики.

Вот он решает найти другой выход. Обойти озеро. И добирается до этого места.

А потом? Пошел ли он дальше? Попытался ли плыть? Я бы не рискнул, но у Грюнвальда было больше опыта, он осмелился бы вторгнуться в эту…

Нишу.

Вот оно, слово.

Четыре буквы.

Экологическая ниша. Защищенная от влияний извне. Мир, где стрелки часов ничего не значат. Подтверждение теорий Грюнвальда.

Я глубоко вздохнул. Расслабил спину, подвигал лопатками. Мышцы затвердели, будто стальная броня. Развел и свел руки, чтобы восстановить кровообращение. Я начинал мерзнуть. Нужно было, чтобы в теле сохранилось тепло, чтобы мышцы расслабились. Иначе я останусь здесь навсегда. Как Грюнвальд. Как… сколько еще народу? Сколько человек нашли здесь свой конец? Вернер назвал это правосудием Отцов. А я бы назвал судом Линча.

Варварством.

Шесть букв: «смерть».

Если бы я не углубился в эти мрачные мысли и повернул назад, то избежал бы дальнейших перипетий, поскольку лишь по чистой случайности заметил труп, скорчившийся в одной из трещин, прорезавших стену.

Одежда, вышедшая из моды, обвисла на ссохшемся теле. Колени подтянуты к подбородку. Правая нога сломана в двух местах.

Кости блестели под лучом фонаря.

— Привет, Оскар, — сказал я.

Озеро ответило плеском.

Я стоял перед останками Грюнвальда.

Рюкзак прижат к груди, руки обнимают колени, голова повернута набок, рот открыт. Наказанный ребенок. Потерпевший поражение мужчина.

Приговоренный к вечному мраку в недрах Блеттербаха.

Я представлял себе, что он выстрадал здесь, один, со сломанной ногой, когда полз в поисках спасения. Представил себе удушающий мрак, галлюцинации, безумие. Медленную, мучительную агонию. И наконец, смерть.

Пустые глазницы черепа источали отчаяние, выходившее за пределы смертной тоски. Обезумевший человек, заточенный в самую ужасную из тюремных камер.