Коварный ублюдок.

— Давай, сукин сын!

Я прислонился к стене, пытаясь нашарить какой-нибудь камень, который можно отломить для защиты. Я дорого продам свою жизнь. Пусть только Jaekelopterus набросится: я дам ему понять, что время его миновало. Ему пора вымереть. Он уже вымер. Он — ископаемое.

Мои пальцы нащупали нечто более ценное, чем камень. Царапины, граффити.

Несколько прямых линий, выбитых глубоко в скальной породе. Три треугольника, вершинами кверху. Дело рук человека, без тени сомнения. Геометрические фигуры. Никакое природное явление не могло оставить таких четких очертаний. Судьбе не было угодно снабдить меня оружием, она даровала мне нечто лучшее.

Надежду.

Я стал лихорадочно шарить вокруг.

Jaekelopterus все ближе, оглушительный плеск все слышнее. В пяти метрах. Может, еще ближе. В нескольких сантиметрах от граффити мои пальцы нащупали металлический крюк.

Плеск превратился в гром.

Он в метре от меня.

Брызги зловонной воды в лицо.

Я завопил и отпрыгнул в сторону, изо всех сил вцепившись в выступающую из скалы железку. Что-то ударило меня в спину. Боль отдалась даже в шейных позвонках. Я зашатался, подпрыгнул, потерял равновесие, еще сильнее вцепился в крюк, стукнулся головой о скалу, и фонарь загорелся.

Волшебный, ослепительный свет.

Что я увидел?

Огромную глыбу льда, плывущую по озеру. Больше ничего.

5

Должно быть, горняки вбили крюк и нацарапали треугольники. Те, кто работал в медных рудниках и кого завалило в двадцатые годы. То был способ обозначить путь на поверхность или очередной поворот, чтобы не заблудиться в извивах этих кишок, которые они сами создали. Обычно выцарапывались крестики. Иногда — инициалы или другие знаки, которые так или иначе указывали на личность того, кто их изображал, или на местность, откуда происходил горняк. Это не важно. Любой символ на камне означал надежду.

Я продолжал ощупывать стену пещеры, пока не наткнулся на поворот, рядом с которым был выбит тот же самый знак. Я не смог сдержать восторга. И вошел туда без колебаний.