Шаря руками по полу, я собирала ручки и засовывала их в пивную кружку. И не сразу заметила свернутый и небрежно засунутый между ручек патрубок.

Сукин сын Херри, теперь все ясно. Патрубок был не чем иным, как звеном тяги. Херри-бой просто вынул его из мотора – потому-то я и не смогла запустить его.

Увидев патрубок, я испытала странное облегчение – чувство, близкое к полуобморочному счастью.

Все кончено, Херри. Больше я не принадлежу ни тебе, ни Лукасу, ни острову.

Я схватила рюкзак и, крепко держа в руке патрубок, отправилась на причал. Подсвечивая себе зажигалкой, взятой со стола Херри, я открыла крышку мотора и быстро водрузила патрубок на место (нужно обязательно позвонить моему морскому волчишке по приезде, флирт на воде двухлетней давности сегодня спас меня). Мотор завелся с полуоборота, и через несколько минут я уже неслась прочь от Мертвого города Остреа. В лицо мне дышало море, а за спиной по-прежнему вздыхал остров. Но теперь мне было наплевать, что именно вытащит из прошлого Херри-бой. Я никогда не вернусь сюда, Херри, я с легкостью забуду тебя. Нет, ты не заслуживаешь даже того, чтобы быть забытым…

Часть III Санкт-Петербург. Осень 1999 года

Часть III

Санкт-Петербург. Осень 1999 года

Моя Голландия уместилась в три дня.

Я почти не помнила, как добралась до побережья, как оставила катер у причала; уютные огни кабачка «Приют девственниц» заставили больно сжаться сердце – первый раз я видела их совсем при других обстоятельствах, я и сама была другой. Той же ночью я автостопом уехала в Амстердам. Бельгиец, везущий сельдь в Монс, охотно взял рыжую русскую и даже умудрился не приставать к ней с расспросами.

"I don’t understand”, – сказала ему рыжая русская, и этого было достатрчно, чтобы всю дорогу до Амстердама мы интернационально молчали.

Я действительно ничего не понимала. Пока я была в Голландии, моя такая понятная жизнь там, в Питере, рухнула и развалилась на куски. Рюкзак стоял у ног, а Жеки больше не было…

Я улетела в Питер первым же самолетом, послав телеграмму с номером рейса Лаврухе. Я так и не смогла до него дозвониться. Четыре часа, остававшиеся до отлета, я бесцельно бродила по Амстердаму – и не видела его. На Кальверстрат, недалеко от площади Мюнтплейн, я купила подарки для двойняшек и мелкие сувениры: расписанные кломпы, несколько керамических тарелок с мельницами и гравюру на меди. Кломпы я всучу Лаврухе, чтобы цокал ими по вечно немытому полу своей мастерской. Тарелки отойдут Жеке, еще в академии она проявляла подозрительную склонность к керамике, а гравюра… Господи, о чем я думаю, какие тарелки, ведь Жека умерла…