И все же я не верила в это.

Я не верила в это даже тогда, когда самолет приземлился в Пулкове.

* * *

Лавруха, небритый и разом осунувшийся, встречал меня в зале прилета. Казалось невероятным, что такие изменения могли произойти с человеком всего лишь за три дня. От него сильно пахло водкой – может быть, поэтому он даже не поцеловал меня. Лавруха молча взял у меня рюкзак и побрел к выходу.

Значит, все то, что он сказал мне по телефону, – правда.

Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернув обмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.

– Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?

– Ее больше нет, Кэт, – лицо Лаврухи исказила судорога. – Она умерла. Погибла…

Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло – должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелок теперь не было нужно – Жека умерла.

– Возьми себя в руки, Лаврентий, – отчаянно прошептала я. – И расскажи мне все.

– Не могу, – он глухо и неумело зарыдал. – Не сейчас. Потом… Пойдем, водки треснем… Не могу, не могу, не могу…

Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство, но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной – взрослый мужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока – и мелкие слезы катились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.

– Пойдем, Кэт… Пойдем, накатим, иначе у меня голова взорвется.

– Ты на машине?

– Нет… Какая машина, я пью второй день, только бы обо всем этом не думать.

– Ладно. Черт с тобой.

Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки и соленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыром и маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.

– Ее убили.

– Как это произошло? – спросила я, внутренне холодея от своего спокойного делового тона.

– Что ты за человек, Кэт! – Лавруха пристально посмотрел на меня. – Ведь это же Жека! Наша Жека… Она в морге сейчас, и какие-то твари-прозекторы ее потрошат… Как ты можешь быть такой спокойной?