– А как насчет Огдена и доктора Марка? Разве вы не должны были подписывать разные согласия на то или иное или бумаги об освобождении?

Ричард качает головой.

– Он никогда не заставлял меня ничего подписывать. Даже не просил. Я всю жизнь провел под контролем, вечно на виду. И повторю – я не хочу, чтобы остался какой-то бумажный след.

– Ставили ли вам в тюрьме официальный диагноз депрессия?

– Думаю, да. Доктор Марк говорил, что у меня все симптомы депрессии и этого… все время забываю… пост… – как его там. Но я считал, что это все ерунда. Я же не ветеран войны и не участвовал в сражениях.

– Интересно, что вы так говорите. – Несмотря на протесты Ричарда, я все же делаю заметки и наконец заполняю раздел «диагноз».

– Интересно? Почему?

– Ну, вы жили с Фрэнсис. Я бы сказала, что это была битва длиной в жизнь.

– Хм. Но все равно, мне же не приходилось бояться за собственную жизнь, пользоваться оружием или убивать людей.

– Вы в этом уверены?

Ричард молчит и как будто размышляет.

– Зачем вам нужно заполнять этот файл? Историю болезни, я имею в виду. Знаю, я должен выполнить условие сделки, но… – Он выпрямляет спину.

– Мы можем начать с раздела «история семьи»; он является частью оценки психологического состояния личности. Того самого, который вы наотрез отказались заполнять.

– Семейная история, хм. Да вам вроде все уже известно? Мой отец – загадка. Здесь все абсолютно глухо, я его не знал. Фрэнсис, наверное, тоже, но мы знаем ее имя и фамилию. Так что же еще вам нужно?

– Ставили ли Фрэнсис официальный диагноз пограничное расстройство личности?

– Нет. По крайней мере, у меня на этот счет нет никакой информации.

– Кстати, тогда это не называлось пограничное расстройство личности. Вы не знаете, она не посещала врача? Не лечилась от этого? Не принимала никакие медикаменты?

– Понятия не имею.

«Да ты вообще хоть что-то знаешь?»

– О’кей. Дети?