Я кинулся назад к парку Ратуши ловить кэб, рисуя в воображении Кэт, совсем скорчившуюся там, где она однажды уже пряталась, – среди зарослей живой изгороди вдоль границы переднего двора доктора. Тогда она выглядела совсем не ахти, а после странного отчета Бетти я и не ожидал, что сейчас найду ее в лучшем состоянии: внезапный ее уход от Пыльников, видимо, означал очередную нехватку марафета, воздействие коей она сейчас и испытывала. Мы повторим лечение, которое так помогло ей в прошлый раз, пусть это и будет стоить мне очередной нотации доктора – но так я хотя бы смогу помочь ей, когда приведу в дом.

Я нашел ее там, где и рассчитывал: она свернулась, точно новорожденный котенок, в зарослях в углу двора, в обычном своем летнем платье: старой легкой вещице, выдававшей все еще формирующиеся изгибы ее юного тела. Она спала, крепко прижав сумку к желудку, и быстрыми короткими вздохами глотала воздух. На земле рядом с ее кудрявым затылком была пара лужиц рвоты – на самом деле скорее желчи, если вспомнить, сколько ее уже рвало, – а лицо Кэт было цвета старой золы. Под глазами образовались большие угольно-черные круги; а взяв ее руку, я заметил, что ногти начали приобретать странный и тревожный оттенок, как будто на них наступили.

Даже я видел, что сейчас ей куда хуже, чем в прошлый раз.

Я убрал пропитавшиеся потом пряди белокурых волос с лица Кэт и понял, что кожа у нее удивительно холодна на ощупь; а чтобы разбудить ее, мне пришлось добрую минуту осторожно похлопывать ее ладони и звать по имени. Начав приходить в себя, она совсем резко схватилась за живот, потом снова начала тужиться рвотой, но уже ничего не вышло. Я помог ей сесть, голова ее покачивалась, она, кажется, не могла сосредоточить взгляд своих голубых глаз.

– Стиви… – выдохнула она, падая мне на грудь. – О боже, какая ужасная боль в животе…

– Знаю, – ответил я, пытаясь поднять ее так, чтобы можно было втащить внутрь. – Бетти сказала мне. Сколько ты уже без порошка, Кэт?

Она покачала головой, как могла, совсем чуть-чуть:

– Это не то. У меня целая жестянка, да и без того все утро его дула. Это что-то другое…

Когда она встала, боль в животе вроде как слегка ослабла, и она смогла наконец увидеть мое лицо.

– Ну, – прошептала она, едва улыбаясь, – вечно, как мы видимся, я не в лучшей форме, да?

Я улыбнулся в ответ, как только мог, и убрал другие пряди с ее лица.

– Ты поправишься. Просто надо доставить тебя внутрь и привести в порядок.

Она туже ухватилась за мою рубашку – с видом очень обеспокоенным и, пожалуй, даже немножко пристыженным: