– Я не вижу, чтобы она страдала, – возразил Билли.

– Но мы не можем знать это наверняка.

– Именно так.

Барбаре нравился Феррьер. Только по этой причине Билли не попросил заменить лечащего врача.

На каком-то глубоком уровне Барбара могла воспринимать происходящее вокруг нее. В этом случае она чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что ею занимается Феррьер, а не какой-то другой врач, которого она никогда не видела.

Иногда ирония – точильный круг, который затачивал чувство несправедливости Билли до острия бритвы.

Если бы Барбара знала, что Феррьер заражен биоэтикой, если бы знала, что он, по его разумению, обладает мудростью и правом решать, достоин ли жить младенец, родившийся с синдромом Дауна, или ребенок-инвалид, или лежащая в коме женщина, то могла бы поменять врача. Но она этого не знала.

– Она была такой энергичной, увлеченной женщиной, – гнул свое Феррьер. – Она не хотела бы влачить подобное существование из года в год.

– Она ничего не влачит, – ответил Билли. – Она не на дне моря. Плавает у поверхности. Совсем рядом с нами.

– Я понимаю вашу боль, Билли. Поверьте мне, понимаю. Но у вас нет медицинских знаний, необходимых для оценки ее состояния. Рядом с нами ее нет. И никогда не будет.

– Я вспомнил, что она сказала буквально вчера. «Я хочу знать, что оно говорит… море, что оно продолжает говорить».

Во взгляде Феррьера смешались жалость и раздражение.

– И это ваш пример связности?

– Первое правило – не навреди, – ответил Билли.

– Вред наносится другим пациентам, когда мы тратим наши ограниченные ресурсы на безнадежных больных.

– Она не безнадежная. Иногда смеется. Она совсем рядом, и ресурсов у нее предостаточно.

– Эти ресурсы могут принести много пользы, если использовать их более эффективно.

– Мне деньги не нужны.

– Я знаю. Вы не потратите на себя и цента из ее денег. Но вы могли бы направить эти ресурсы людям, у которых больше шансов на выздоровление, чем у нее, людям, помогать которым более целесообразно.