Письмо было написано от руки и датировано вчерашним числом: Вторник, 3 января. На конверте стояла печать «Уайтхолл, 6.00 P.M.».
Несколько минут он смотрел на письмо остановившимся взглядом, держа его перед собой и склонив голову немного набок, к левому плечу. Затем он открыл ящик стола и вынул оттуда один-единственный чистый лист бумаги. Написал на нем короткое прошение об отставке, адресовав его Мэстону, подколол к листу приглашение Феннана, положил бумагу в лоток для исходящих документов, нажал кнопку звонка секретарю, чтобы тот забрал бумаги, тяжело поднялся и пошел к лифту. Лифт, как всегда, застрял на первом этаже. Смайли немного подождал и пошел вниз по лестнице. Где-то на полпути он вспомнил, что оставил в офисе макинтош и всякие мелочи, принадлежащие лично ему. Не беда, подумал он, пришлют позднее.
Он сел в машину, припаркованную на министерской стоянке, и уставился в залитое дождем лобовое стекло.
Все, больше ему до всего этого нет дела, абсолютно никакого дела. Как же он все-таки попался? Ну, как он-то мог потерять над собой контроль? Уж кому-кому, а ему-то известна цена так называемых бесед начистоту. Сколько их он провел за свою службу! Уж его-то не проведешь на этом деле: жесткий самоконтроль, аналитичность, критицизм, обширные познания в научном, медицинском и многих других сферах. В глубине души Смайли, конечно, не мог не чувствовать их глубокую безнравственность, эту их фальшивую сердечность, когда на самом деле лезешь человеку под кожу, в душу его, и одновременно роешься в грязном белье. Чертовски гнусно все это! Ему припомнился один обед в «Куаглинос», когда он, счастливый, аж до самозабвения, рассказывал Энн о своей системе — безотказной системе хамелеона-броненосца, раскалывающей любого «собеседника».
Они обедали при свечах, отбрасывавших теплые блики на белоснежную кожу Энн, ее жемчуга. Пили бренди. Глаза у нее были влажными и сияли, а он, Смайли, разыгрывал из себя любовника. И ведь неплохо получалось! И Энн это ужасно нравилось тогда, она была без ума от него и от гармонии их души и тела.