Именно поэтому Томас и по сей день уверен: я – его родная мать.

* * *

Я думала, Кейси, вернувшись на улицу, забудет о сыне.

Конечно, рассуждала я, она какое-то время покуксится; но ведь ежедневная добыча дозы и процесс приема требуют усилий, а дурман забвения густ и вязок; иными словами, ей будет не до Томаса.

Я ошиблась. Не раз и не два, приблизившись к окну спальни на втором этаже, я замечала Кейси. Моя сестра сидела на крыльце дома напротив либо на бровке тротуара – ноги вытянуты вперед, взгляд шарит по фасаду, по окнам, в лице надежда – вдруг удастся разглядеть какой-то признак, намек, что там, за этими стенами, – ее сын. То есть МОЙ сын.

Пару раз Кейси отваживалась даже позвонить в дверь.

Я не открыла ей.

Наоборот – увидев сестру на улице, занавешивала окна и давала Томасу молоко из бутылочки, чтобы, не дай бог, он не выдал себя плачем. С Томасом на руках я держалась на максимальном расстоянии от двери, слушала, как ломится в мой дом, как воет по ребенку Кейси.

Однажды – худшее для Томаса было уже позади – я пошла в супермаркет, устроив сына в сумке-кенгуру. Как всегда, предварительно выглянула в окно – нет ли Кейси.

Однако она поджидала, как оказалось, ярдах в десяти от двери. Позади меня вдруг раздались торопливые шаги. Я инстинктивно прикрыла ладонью младенческую головку, обернулась. Сестра стояла передо мной – с диким взглядом воспаленных глаз, нечесаная, немытая – привидение, а не женщина.

– Пожалуйста, Мик! Покажи мне его. Я только погляжу, что он в порядке, – и отстану. Честно.

Не знаю, что на меня нашло. Надо было отказать. Но я, после некоторых колебаний, повернулась к сестре так, чтобы она увидела крохотное личико. Томас спал, устроив головку прямо у меня на солнечном сплетении. Чудесный, самый красивый в мире мальчик.

Кейси неуверенно улыбнулась. И заплакала, утирая нос тыльной стороной руки, отчего стала еще ужаснее, еще отвратительнее. Из-за угла вышла соседка, вытаращилась на нас, попыталась поймать мой взгляд, убедиться, что я в порядке. Ясно: сочла Кейси настырной попрошайкой, если не кем похуже. Я отвела глаза.

Костлявая грязная рука робко протянулась к моему сыну, хотела лечь ему на лобик – благословить, что ли? Я отпрянула.

– Пожалуйста, – всхлипнула Кейси.

Это было последнее слово. В течение следующих пяти лет мы разговаривали только в рамках протокола, в формате «патрульный – задержанный».

Я качнула головой и пошла прочь. Кейси осталась стоять – неподвижная, вызывающая одновременно жалость и брезгливость, совсем как заброшенное жилище.

* * *

До сих пор Кейси приходит ко мне в ночных кошмарах, чтобы предъявить права на Томаса.