На нескольких пустых бочках из-под нефти соорудили простую сцену. Помню жару и вонь бензина. Переливающуюся радужную ленту пролитого дизеля, которая змеилась по песку пустыни. Я пел дуэтом с блондиночкой, – как же ее звали-то, черт возьми? – а целые сотни парней в форме сидели, скрестив ноги, и таращились на нас. Кажется, мы пели «Begin the Beguine». Я увидел высоко в небе вспышку. Из палящего солнца вынырнул одинокий пикирующий бомбардировщик «Штука». И все. До сих пор слышу, как вопит воздушная сирена самолета – «Иерихонская труба». Бум! И шестнадцати лет как не бывало. Может, это все сон? Какой-то кошмар из ада?

– …а после войны все – герои. Все коллаборационисты говорили, что сражались за Сопротивление. Мы нация лжецов и сыроделов.

Через драный поблекший занавес далеких пропавших воспоминаний прорвалась болтовня водителя. Я сидел в парижском такси, пытался понять, что реально, а что нет.

– Легко быть диванным воякой, – сказал я.

– Все прикрылись фланелью, как Тартарен, – ответил таксист голосом, изъеденным презрением. Я не въехал, о чем он, так что промолчал.

Машина свернула с очередного широкого бульвара и начала петлять по дороге в холм, через Монмартр – лабиринт из узких улиц. Остановились мы на рю Берт.

– Вы, случаем, не артист? – спросил он. Любопытный вопрос.

– Вроде того, – ответил я. – Пел раньше.

– Опера?

– Свинг-бэнд.

– Джаз?

– Вроде того.

– Не люблю джаз. – Водитель опустил окно. – Слишком… безумный. – Он показал через улицу на маленькую треугольную площадь, где из мостовой голо торчали три каштана. – И все-таки в вас дух артиста. Видите домик на углу? Бато-Лавуар. Пятьдесят лет назад здесь жили великие артисты. Матисс, Жорж Брак, Модильяни, Хуан Гри, Жан Кокто. Многие другие. В Бато-Лавуар Пабло Пикассо написал первую картину в стиле кубизма.

Машина завернула за острый угол на рю Равиньян, остановилась на правой стороне перед бежевым многоквартирником на середине склона, напротив увитого плющом особняка из коричневого бута.

– Nous sommes ici, – сказал водитель, уточнив, что мы на месте.

– Почему Бато-Лавуар называется в честь корабля?

– На другой стороне холмы очень крутые. Там есть трехэтажный дом. Почти весь деревянный. Шаткий. Он напоминал художникам старую баржу-прачечную, которые стоят на приколе на Сене.

– Может, они заодно и стиркой подхалтуривали. – Я потянулся за бумажником. Водитель отмахнулся.

– Бесплатно, – сказал он с усмешкой. – Два ветерана Орана.

Я вышел и по-товарищески помахал на прощание, проводив такси глазами. И снова ложь принесла пользу. Детектив живет тем, что притворяется другими – маскировка, фальшивые документы, речистость. Все это вранье. Я уставился на улицу. Карьера Пикассо началась в барже-прачечной в сраных трущобах. Может, старина Пабло тоже продал душу дьяволу. И что тут такого, если художнику Сатана подарил пятьдесят лет славы и богатства, а Джонни Фавориту – шиш с маслом? Гарантий никто не давал.