В следующей папке хранились копии тех глянцевых рекламных снимков, которые Стерн принес на наш обед. С ними – несколько копий офисных документов Уоррена Вагнера, сделанных на «Термофаксе». Оригиналам было уже больше двадцати лет. Я узнал почерк Уоррена. На одной странице приводились остановки в нашем европейском турне. «Лондон (2 недели), Париж (две недели), Брюссель, Амстердам, Копенгаген, Стокгольм, Берлин, Вена (по одной неделе) и Рим (2 недели)». Сбоку было приписано: «В Германии и Австрии приударить по шлягерам. Нацисты считают джаз дегенеративной музыкой».

Я уставился на список городов, которые не помнил. Париж для меня находился только в настоящем. Из осени 1938-го доходили лишь проблески довоенного Гей Пари. Я пытался нарисовать перед мысленным взором Лондон, но остался лишь с образом красного двухэтажного автобуса – и то, скорее всего, видел его в журнальной рекламе.

Осколки воспоминаний о Вене вернулись неделю назад, когда Билл Берроуз спрашивал о тамошних выступлениях. Глядя на фотокопию почерка Уоррена Вагнера, я снова услышал голос и веселую ухмылку агента, переполненную напускным оптимизмом. Его совет играть шлягеры вызвал обрывки воспоминаний о Берлине. Все эти угрожающие свастики. Через два года, когда в мою жизнь пришел Цифер, я понял их злое очарование.

Мы играли четыре ночи в зале «Фемина-Паласт» на Нюрнбергер-штрассе. Вспомнилось огромное изысканное казино с колоннами и изгибающимися балконами по краям и огромная люстра, висящая над головой, как корпус хрустального корабля. Паук последовал совету Вагнера. В дело пошли наши самые пошлые аранжировки – мы больше напоминали группу Гая Ломбардо, чем свинг-ансамбль.

Предыдущим вечером, когда Хеш Геллер услышал, как клиент хвалит Рейх за запрет «ниггерского и еврейского джаза», он вышел на духовое соло и шпарил шесть припевов – жарче, чем Липс Пейдж в клубе «Рино» в Канзас-Сити, – и под конец подбавил фрейлаха[276] в стиле Зигги Элмана, чтобы утереть их арийские носы чистейшей еврейской радостью. Из-за жидовского джаза после концерта была драка с коричневыми рубашками. Группа тогда вышла сухой из воды и смотала из Берлина удочки на день раньше.

Трудно не замечтаться о прошлом, когда оно расписано на странице в руках. На нашем парижском графике на июнь 1938 года Вагнер сделал заметку: «Сказать Карлу и Бену. Сводить Джонни на ночные сейшены в клубах из списка». Я увидел в списке «Клуб «Монако» (Бриктоп), рю Пигаль, 66». В старом заведении Бриктоп я был неделю назад и почти все вспомнил. В тот же день проходил мимо «Мулен Ружа» – который теперь прихорошили, – но вспомнил только канкан. Как я ни старался, больше от «Мулен Ружа» ничего не вернулось.