Острые, как ожог.

– Пока что не могу тебя отпустить. – Его рука опустилась на ее руку. Она опустила на нее взгляд. – Пожалуйста, пойми меня правильно: напоследок тебе надо еще кое-что увидеть.

Элизабет подняла взгляд к его лицу. Рэндольф словно вдруг постарел и сник, но глаза оставались по-прежнему живыми, чистыми и искренними.

– Вот, – произнес он. – Сядь.

Взял еще один стул и обернулся на копов за стеклом в помещении для инструктажа. Сел достаточно близко к ней, так что она уловила аромат лосьона после бритья, мяты в его дыхании. Похоже, его всерьез заботило, не смотрит ли кто на них.

– Приказ, – медленно проговорил Рэндольф, – приказу рознь.

Рука его нырнула в карман пиджака.

– Тебе не полагается это видеть. Дайер считает, что ты обязательно что-нибудь выкинешь, так что всем очень прозрачно намекнул. Но вот я – лично я думаю, что тебе следует знать. Чтобы потом за тебя не переживать. Мало ли что. Просто здравый смысл.

Элизабет выжидала. Рука так и оставалась в кармане.

Рэндольф бросил еще один быстрый взгляд через стекло, а когда его рука появилась из кармана, то в ней был зажат полиэтиленовый пакетик для улик. Элизабет не взялась бы сказать, что в нем – только что вроде бы какая-то фотка.

– Бекетт нашел это под церковью. Было засунуто под балку прямо над телами. Только несколько людей про это знают. – Рэндольф пришлепнул гладкий пластик к ее ноге, предупредив: – Держи пониже.

Он убрал руку, и Элизабет осторожно, тремя пальцами взялась за пакетик. Увидела оборотную сторону фотографии. Бумага пожелтела, края истрепались.

– Под церковью, говоришь?

– Прямо над могилами.

Она перевернула снимок; несколько долгих секунд неотрывно смотрела на него. Рэндольф внимательно изучал ее лицо. Элизабет не могла ни двинуться, ни заговорить.

Он не торопил ее, а потом вытянул голову, чтобы самому хорошо видеть фото.

– Мне бы не пришло в голову, что это ты, но Дайер говорит, что это так. Говорит, что с детства помнит тебя по церкви, что даже такой молодой и длинноволосой узнал тебя в ту же секунду, как только увидел. Сколько тебе тут? Пятнадцать?

– Семнадцать.

Слово прозвучало обреченным выдохом. Фотография выцвела, потрескалась, местами подмокла. На ней Элизабет была в простом платье, волосы зачесаны назад и стянуты черной лентой. Гуляла возле церкви. Не улыбалась. Не грустила. Ее словно вообще там не было. На самом-то деле.

– Помнишь этот снимок?