– Да нет же! Господи! Пожалуйста…

Оливет увидел, что должно произойти, прежде чем это действительно произошло. Открыл было рот, но ничего остановить было уже нельзя. «Сорок пятый» дважды плюнул огнем. На кафеле – размашистые брызги крови, ошметки мозгов, осколки кости…

– Охренел, Джекс? Зачем ты это сделал?

– Они видели наши лица.

– А кто в этом виноват?

Джекс не обратил на него внимания. Подобрал гильзы, захлопнул дверь ванной и поволок Оливета из заполненной пороховым дымом тишины.

– Залезай! – Протолкнул его за сдвижную дверь фургона. – Просто залезай и заткнись на хер!

Сидя в уносящемся прочь фургоне, Оливет стащил маску и обернулся назад на тающий все в той же скучной дымке мотель. Услышал нарастающий вой сирен, увидел проскочившие навстречу машины полиции штата. Четыре штуки, которые неслись во весь опор. Вот как все было близко, подумал он. Еще несколько секунд, и…

К тому времени, как он повернулся обратно, Джекс уже прижимал к уху мобильный телефон.

– Да, это я. Его там не было… Нет, совершенно точно. Не тот мотель, не тот номер. – Стрелка спидометра перевалила за пятьдесят пять, стала подбираться к шестидесяти. – Передай своему дружбану из полиции, что его баба соврала.

* * *

Некоторые люди отмечены даром забывать обо всем плохом. Элизабет к таким счастливчикам не относилась, так что если б решила опять встретить всю ту мерзость лицом к лицу, то могла бы просто прикрыть глаза и увидеть прошлое с идеальной четкостью: звуки, косой луч света, то, как он двигался… Воспоминание о том, что было после.

Воспоминание о Харрисоне Спиви и о ее отце.

О церкви.

* * *

Солнечный свет бил прямо в крест, но, пройдя через витражное стекло, он становился розовым, наводя на мысли о крови: крови, пунцовеющей у нее под кожей, крови у нее между ног. Этот цвет на кресте был ей отвратителен, равно как и все остальное: грех и его искупление, лицо парня, который изнасиловал ее… Его отражение перекосилось на блестящем металле, но оно было реальным, равно как и он сам был реальным – разгоряченный, пахнущий свежескошенной травой мальчишка, который играл с ней в разные игры, подмигивал в церкви и некогда был ей добрым приятелем. Он стоял рядом с ней на коленях, а она выслушивала лживые слова его притворного раскаяния. Он произносил все эти слова, поскольку так приказал ему ее отец, и, как верный адепт своего преподобного отца, каким она всегда была, Элизабет произносила их тоже.