Я протер глаза в уверенности, что галлюцинация исчезнет, но когда снова открыл их, Мартина по-прежнему стояла передо мной.

Из-за отсутствия опыта я решил действовать по принципу терапии, которой, насколько я знал, подвергают пациентов со зрительными или слуховыми галлюцинациями.

– Мартина, ты не настоящая, и я прекращаю с тобой говорить. Не важно, сколько раз ты мне явишься, я не собираюсь обращать на тебя внимание. Я лишь хочу…

«Послать терапию к черту».

– Раз у нас появился шанс попрощаться, пусть даже виной всему моя больная голова… хочу тебя поблагодарить. Спасибо тебе за урок стойкости и жизнелюбия, который ты мне дала. Ты – моя семья, Мартина. Я люблю тебя, как сестру.

Мартина в моей голове нисколько не обрадовалась прощальным словам, но я прошел мимо нее, собираясь покинуть зал и спуститься по лестнице.

В последний момент не выдержал и оглянулся, но в зале никого не было. Только шлемы да пики.

Я схватил телефон так, словно собирался его раздавить, и позвонил Эстибалис:

– Ты где, Эсти?

– У себя в кабинете. А что?

– Я сейчас приеду, встретимся на стоянке. Нам надо поговорить наедине.

Я был в ярости. Эстибалис меня уже поджидала. Вид у нее был обеспокоенный.

Я припарковался на пустынной парковке в заднем ряду и открыл пассажирскую дверцу. Эстибалис села в машину.

– Что случилось? Ты белый, как привидение.

– Привидение? Да, я увидел привидение, у меня чуть инфаркт не случился! И не только видел. Эсти, я разговаривал с призраком Мартины.

– Что?

– Что?.. – повторил я, чувствуя, что краснею. – Да так, ничего. Совсем ничего, просто у тебя, Эсти, съехала крыша. Повредились этические критерии. Ты слишком далеко зашла, дорогая. Ты скормила мне психотропное вещество, да еще – в разгар расследования, когда мы должны быть полностью собранны и контролировать ситуацию на сто процентов… Просто бред какой-то! Когда ты мне его дала? Сегодня утром, в кафе?

Эстибалис сжала челюсти, сложила руки на груди и посмотрела в сторону.

– Не задавай мне риторических вопросов. Знаешь же, что я этого не люблю.

Я вздохнул, надеясь, что ярость пройдет сама собой, но ничего не менялось.