– Сколько действует это дерьмо?

– Побочный эффект скоро пройдет, а вместе с ним – и твоя устойчивость к рогипнолу.

– Сколько оно действует? – повторил я, теряя терпение.

– Часов двенадцать… как мне кажется.

– Кажется?

– Да. Мне кажется, ближе к вечеру его уже не будет в организме. Так говорил Энеко.

Раздражение и ярость сменились во мне глубокой печалью.

Это было прощание. С этого момента обратного хода не было.

– Эсти, то, что ты сделала, – ненормально, пойми. И я… я не хочу с тобой работать. Я никому не скажу о том, что ты сделала. Я не хочу тебе вредить. Но больше тебе не доверяю, не смогу пить с тобой кофе или есть бутерброды. Завтра поговорю с заместителем комиссара. Либо ты сама уйдешь, либо уйду я. И когда мы покончим с этим делом, больше никогда не буду твоим напарником.

– Я сама уйду, инспектор Айяла. Вы не обязаны расплачиваться за мои ошибки.

– Слишком поздно, инспектор Гауна. Слишком поздно. Выйдите, пожалуйста, из моего автомобиля.

Я долго сидел в машине. Я был в ступоре. Меня пугало, что в моей крови все струится яд.

Ничего больше не желаю знать. Ни про Эстибалис, ни про Альбу, ни про кого-то еще.

Когда я покончу с этим делом – если только дело не покончит со мной и со всеми моими делами, – возьму отпуск. Уеду подальше, может быть, вместе с Германом, чтобы о нем заботиться… Да, чтобы о нем заботиться.

А что, если голова у меня навсегда повредилась от чертова зелья? Я постарался взять себя в руки и включил газ.

«Какие у тебя планы, Унаи?»

В первую очередь – Лучо. Твои планы – Лучо.

Я набрал номер и подождал, пока он не обрушит на меня свое обычное многословие.

– Лучо, нам нужно увидеться, и, ради бога, не нужно больше никаких объяснений и отсрочек; до сих пор ты был слишком креативен. Найдется у тебя минута?