– Нет, я не собираюсь молчать, я думаю, как лучше сформулировать объяснения. Я часто так поступаю. Это позволяет не выставлять себя глупцом.

Выражение лица и голос Пайн смягчились.

– Но чем вы сейчас рискуете?

– Каждый человек рискует, если намерен поступить именно так в какой-то момент своей жизни. И я не исключение.

Пайн поставила бокал на стол.

– И ради этого вы разводите таинственность?

– Ваша мать могла сама вам все рассказать, – неожиданно заявил он, и в его голосе появилось напряжение и одновременно жесткость. – И тот факт, что она решила сохранить тайну, не позволяет мне предать оказанное мне доверие. Я надеюсь, вы меня поймете, Ли. А если не сможете… что ж, тогда вы совсем не такой человек, как я думал.

Несколько мгновений Пайн выглядела удивленной. Потом снова взяла свой бокал с вином.

– Ладно, наверное, я способна такое понять. – Она посмотрела на подставку из бара. – Я попросила своего приятеля навести справки о «Плаще и кинжале».

– В самом деле? И что он узнал?

– Оказалось, что это вовсе не бар, а операция контрразведки.

– Нет, не совсем так.

Пайн откинулась на спинку стула и с изумлением на него посмотрела.

– Значит, вы участвовали?.. И что же тогда это было?

– Ли…

– Пожалуйста, Джек, я обязательно должна разобраться. С тех пор прошло тридцать лет. Вам не кажется, что мне пора узнать правду?

Он немного подумал, потом кивнул.

– Вы сами сказали, что вы опытный следователь, – заговорил Лайнберри. – Что же, давайте вернемся в Нью-Йорк, в середину восьмидесятых годов прошлого века. Что вам приходит в голову, когда речь идет об операции под прикрытием?

Пайн задумалась.

– К этому времени холодная война начала затихать, – сказала она. – И контрразведывательная работа скорее должна была проводиться за океаном или в округе Колумбия. – Она пристально посмотрела на Лайнберри. – Тут может быть только один ответ. Восьмидесятые? Большое Яблоко [43]? Организованная преступность.